Сильный ветер нагнал над долиной пузатые облака, и хлынул дождь. Запрокинув голову и широко открыв рот, Идалия подставляла потокам воды лицо и горло. Ручейки стекали в вырез корсажа, насквозь пропитывая своим черным серебром. Шиньон ночью развязался, и волосы рассыпались длинными мокрыми прядями. Как только дождь кончился, продрогшая Идалия заметила, что в углублении плит образовалась лужица, и предусмотрительно села рядом, чтобы отгонять ворон. Некоторым захотелось пить, она махнула рукой, но они так грозно закричали и так дерзко глянули, что Идалия отступила сама.

Она часами звала, прижимаясь лицом к бойницам, прерывалась на мольбы к Небу и вновь кричала с пересохшим горлом и воспаленным языком, а затем опять обращалась к Господу. Господь просил передать, что снизу ее крики не слышны. Дрожа под мокрой одеждой, она разговаривала с отцом и матерью. Неужели ее действительно оставили на произвол судьбы — потеряли?.. Разве так трудно догадаться, где она?.. Если бы кто-нибудь из них оказался на ее месте, уж она-то сумела бы его отыскать! Сердце подсказало бы… Неужели они не прислушиваются к своему?..

— Это же я, ваша Идалия… Сюда!.. Сюда!

В трещине росли одуванчики — убогонькие растения, по-летнему жесткие, с уже одеревеневшими стеблями. Идалия съела их, икая и булькая от волнения, но это лишь обострило голод. Тогда она попробовала пожевать солому своей шляпки. Лакированная рисовая соломка, сухая и острая — ядовитый фураж с химического завода — разодрала рот и исцарапала нёбо. Идалия выплюнула злобные опилки, и вороны хором расхохотались.

Она тоже рассмеялась, и ей в голову пришла мысль — выход, показавшийся гениальным и верным в своей простоте: чудодейственный ключик от ее тюрьмы. Идалия прислонилась к парапету и, вырывая один за другим листы из альбома, стала записывать на каждом большими буквами призыв о помощи, место и имя. Она потратила больше двух часов, без конца записывая название бурга и без конца подписываясь: «Идалия Дабб Идалия Дабб Идалия Дабб» — торопливо создавая угрюмую серию бесконечных автографов. Она запускала их через бойницы, провожая взглядом этих слабых белых птиц, уносимых ветром к реке, к вершинам деревьев, в глубь лесной чащи. Оставила только пару страниц и картонную обложку альбома, которая, как ей казалось, далеко не улетела бы, покрутила ее в руках и засунула меж камнями.

Один лист унесся дальше других и приземлился прямо на тропинку. Той дорогой шла старуха Труда — нищенка, согнувшаяся под вязанкой хвороста: серо-коричневая, точно земля, но очень довольная тем, что украла две свеклы и одну луковицу — свое дневное пропитание. Увидев листок, она резко остановилась и сказала:

— О!

Старуха доковыляла до откоса и положила там свою ношу, вернулась на тропинку, охая, наклонилась и с трудом схватила искривленными пальцами бумагу. Какая красивая! Из нее, наверняка, можно что-нибудь сделать, к примеру, фунтик, или оставить про запас, почем знать… Бумага немного запачкалась, но Труда такая бедная! Какой чудесный день: две свеклы, луковица, а теперь — этот красивый-прекрасивый белый листочек! Старуха уселась на свою вязанку и стала разглаживать бумагу. Заметив, что на ней написаны какие-то буквы, но не умея читать, она задумалась, не спросить ли совета у приходского священника, однако все же решила этого не делать, испугавшись, что у нее отберут листок. Поэтому она аккуратно сложила его и засунула за пазуху, поближе к старым порожним грудям, вскормившим десятеро детей, из которых ни один не захотел кормить ее саму. Затем нищенка снова отправилась в путь, согнувшись под вязанкой и торопясь изо всех сил вернуться домой до наступления темноты.

До наступления темноты Идалия сорвала голос от крика. Она попыталась еще немного полакать дождевой воды из лужи, но камень впитал почти все, а вороны загадили пометом то, что осталось.

Склонившись к плитам, Идалия напоролась взглядом на волосы, ниспадавшие длинными прядями. Нет, это не правда, такого не может быть! Световой эффект?.. Нет!

Так каждый час приносил ей какое-нибудь новое открытие.

— Я абсолютно уверен, что наши страхи напрасны, — сказал мистер Децимус Дабб, — и знаю, что скоро мы вновь увидим Идалию.

— Дай-то Бог, — откликнулась мисс Райли.

— Сесил и, скажите Элис, что она должна наконец поесть, чем-нибудь подкрепиться. Элис, хоть пару бутербродов…

Сесил и сделала поощрительный, почти умоляющий знак миссис Дабб, сидевшей перед тарелкой, сложив руки на своем пурпурном шелковом платье.

— Не надо падать духом, — сказала Сесил и.

Миссис Дабб повернулась к ней очень медленно:

— Мы больше не увидим ее живой — никогда, никогда…

Мистер Дабб и Сесили вскрикнули. Разве бургомистр и офицер жандармерии не передали им через учителя, что поиски усилены и уже впрямь «горячо»?

Ближе к вечеру взвод жандармов поднялся к бургу. Они внимательно осмотрели развалины, вошли в залы и галереи, в часовню и кухню. Вороний грай заглушал их голоса.

— А туда? — предложил сержант Шмидт перед входом в донжон. Они приблизились, но, увидев обломки лестницы, решили, что Идалия не может находиться на башне, и без спешки отправились в обратный путь.

— Ночью снова будет дождь, — сказал один из жандармов.

— Далеко не факт. Мой сад, ну да ладно…

Впав в беспамятство цинковым, аспидным вечером, она очнулась на рассвете. Ночью упало несколько капель, но сейчас небо стояло высоко, и видно было, что день грядет ясный.

Сотню раз слышала Идалия свое имя, сотню раз отзывалась сорванным голосом и сотню раз снова приходила в отчаянье. Ей снилось, будто весь свет зовет ее по имени, будто оно заполонило вселенную: «Идалия!.. Идалия!..» Но она не падала духом окончательно. Объяснив для себя тот факт, что ее до сих пор не нашли, высотой парапета, Идалия принялась снимать кровоточащими ногтями куски с груды обломков, содрогаясь при одной мысли о падении в эту жуткую цистерну. Затем, камень за камнем, с поразительной энергией воздвигла вдоль зубцов некий зачаточный цоколь, стараясь сделать его достаточно устойчивым, чтобы он мог выдержать ее вес. Время от времени Идалия слизывала кровь с пальцев и даже откусывала чуток кожи, присасывалась, когда горячая жидкость текла, на ее взгляд, слишком медленно, а затем вновь возвращалась к своей работе под насмешливыми взглядами ворон. Пяткой ботинка и пряжкой пояса отбивала скрепленные цементом камни, перекатывала их с ребра на ребро до самого основания парапета и поднимала с помощью других камней, коленей — всего, что попадется под руку. Иногда сооружение рушилось, и она начинала все сызнова.

Несмотря на повторы, зрелище не такое уж однообразное, как можно было бы опасаться. В нем обнаруживается изящный лейтмотив хореографической фигуры, и наблюдение за жестами миссис Дабб способно доставить большое наслаждение. Можно также рассчитывать на известную длительность удовольствия, ведь семнадцать лет — возраст великих сражений, в котором, даже без воды и питья, не умирают тихо, подобно лампе, гаснущей без топлива.