В общем, взяли мы повозку, погрузили в нее лекарства и отправились в эту деревушку. Встретил нас невысокий, крепко сбитый молодой мужчина по имени Марек. Он был сыном тамошнего большого начальника и учился в университете. Оказалось, что и телеграмму с просьбой приехать тоже он нам послал. Марек провел нас через всю деревню к дому своего отца. Его сестра, этакая миловидная толстуха — как раз такую мы, собственно, и ожидали увидеть, — принялась угощать гостей кофе, подала свежий хлеб и сыр, что было весьма приятной переменой после бесконечных каш, которыми нас кормили в казарме. Потом этот Марек и говорит нам: «Знаете, господа, у нас тут еще одна новость объявилась». Я уж решил, что он скажет, стало, мол, еще хуже, люди мрут как мухи, все охвачены паникой. В отношении последнего я и впрямь оказался прав. Я имею в виду панику.

А на самом деле случилось вот что. Кто-то там у них умер, были устроены похороны, во время которых покойник — его звали Гаво — вдруг сел в гробу и попросил воды. Собравшиеся, естественно, были потрясены до глубины души. Представляешь, три часа дня, похоронная процессия направляется к месту упокоения на церковный двор, и вдруг из гроба доносится какой-то странный шум, словно покойник там ерзает. Потом крышка соскальзывает, из-под нее появляется этот Гаво с таким же синеватым лицом, как и в тот день, когда его выловили из ближнего озера, где он плавал кверху брюхом, и садится как ни в чем не бывало в своем отглаженном похоронном костюме, в руке шляпа, в кармане пиджака аккуратно сложенный малиновый платочек. Но процессия продолжала двигаться к кладбищу. Этот Гаво в окружении изумленной толпы плыл высоко над землей в своем гробу, точно в лодке, и озирался, а потом окинул покрасневшими глазами собравшихся, тихо произнес: «Воды» — и больше не прибавил ни слова. Впрочем, люди, что несли гроб и покров, тут же уронили все это на землю и бросились бежать. Они как безумные вломились в церковь, а человек по имени Гаво снова упал на свое смертное ложе и затих.

В общем, так поведал нам Марек об этом невероятном событии.

Через открытую дверь из дома Марека мне были хорошо видны деревенская улица и дорога, ведущая через поле к церковному двору. Только после рассказа об этом странном происшествии я обратил внимание на то, как пусто вокруг, а у дверей церкви заметил человека с пистолетом в руках. По словам Марека, это был гробовщик Аран Дарич, он же хозяин похоронного бюро, который не спал уже целых шесть дней. Я сразу решил, что сейчас, пожалуй, важнее оказать помощь несчастному Арану Даричу.

Однако история с восставшим из гроба на этом не закончилась. Марек продолжал рассказывать, и выяснилось, что этот Гаво больше уже не садился в гробу, потому что некто неизвестный, однако же участвовавший в похоронной процессии, выпустил ему в затылок две пули из армейского пистолета. Это произошло сразу после того, как несшие гроб люди бросили его на землю. Я уж не стал выяснять, с какой стати кто-то оказался во время похорон в полной боевой готовности, моментально сориентировался и выстрелил в покойника из имевшегося у него оружия. Марек вообще сумел пересказать нам эту часть истории только после того, как принял на грудь два или три стакана сливовицы.

Я все время делал краткие записи, пытаясь понять, какое отношение оживший Гаво имеет к той болезни, которую мы приехали лечить.

Когда Марек упомянул о двух пулях, выпущенных бедолаге в затылок, я положил карандаш и спросил:

— Значит, этот Гаво до выстрела не был мертв?

— Нет, что вы, был! — воскликнул Марек. — Совершенно точно! Уверяю вас!

— Значит, он был мертв, а потом ему в затылок выпустили две пули? — уточнил я, ощущая, что все это дело зашло куда-то не туда и теперь местные жители просто выдумывают всякие истории, прикрывая убийство, совершенное здесь.

Но Марек в ответ только плечами пожал и сказал:

— Конечно, я понимаю, это так удивительно…

Я некоторое время продолжал писать, но потом решил, что особого смысла в этом нет. Марек с интересом смотрел на меня через стол и пытался вверх ногами прочесть написанное. Мой помощник Доминик так ничего из нашего разговора и не понял и во все глаза смотрел на меня, ожидая, что я ему все разъясню.

— Что ж, нам придется осмотреть тело, — сказал я, глядя на руки Марека, лежавшие на столе.

Было совершенно очевидно, что он, когда нервничает, имеет отвратительную привычку грызть ногти. Нервничать ему в последнее время приходилось довольно часто. Ногти грызть, соответственно, тоже.

— Вы уверены, доктор, что это необходимо?

— Да. Необходимо.

— Я уж не знаю, доктор, дозволительно ли это…

В уме я уже начал составлять список людей, с которыми обязательно хотел бы поговорить: со всеми, кто болен, затем с членами семьи этого воскресшего Гаво, со священником и гробовщиком. Им, по всей видимости, лучше других известно, насколько был болен этот человек до того, как его застрелили.

Мареку я сказал:

— Господин Марек, многие здесь очень рискуют. Если тот человек был болен…

— Он не был болен.

— Не понял?

— Он был совершенно здоров.

Доминик в полной растерянности смотрел то на Марека, то на меня. Со мной он был знаком достаточно давно и понимал, что выражение у меня на лице далеко не радостное. Однако же парень совсем не понимал, что здесь происходит, и был всем этим явно озадачен. Марек, впрочем, тоже выглядел так себе.

— Что ж, господин Марек, попытаюсь изложить вам свою точку зрения на то, о чем вы мне рассказали, — неторопливо начал я. — Судя по состоянию жителей деревни, включая и самого господина Гаво, я, пожалуй, могу утверждать, что обследование больных, скорее всего, приведет нас к диагнозу «скоротечная чахотка», то есть туберкулез. Это совпадает с теми симптомами, которые вы мне описали, — кровавый кашель и так далее. Я бы хотел, чтобы все те, кто болен, как можно скорее собрались в здешней больнице. Кроме того, я намерен объявить в вашем селении карантин, пока не будут определены масштабы столь опасного заболевания.

Тут Марек застал меня врасплох своим вопросом, заданным весьма резким тоном:

— Почему вы считаете, что это непременно туберкулез?

Он посмотрел на меня совершенно безумными глазами. Я, можно сказать, ожидал подобной реакции — все-таки туберкулез! — вот только тревогу свою Марек проявлял как-то странно. По тому, как он на меня смотрел, чувствовалось, что мой диагноз его не удовлетворяет, он какой-то недостаточно суровый, что ли.

— А не может ли это быть нечто иное, доктор? — спросил Марек.

— Вряд ли, — сказал я. — Уж больно характерные симптомы, да и исход у всех заболевших одинаковый — смерть на окровавленной подушке.

Но я пообещал Мареку, что все будет в порядке. Я незамедлительно пошлю своего помощника за лекарствами, медсестрами, врачами, и мы все вместе обязательно поможем и больным, и здоровым.

— Это все хорошо, — не сдавался он. — А если не поможете?