– Разве не ясно? – как бы удивился Длинный. – Однозначно Кореец. К формату “большой” он подходил и фигурально, и, по сути. Но возникли вопросы. Почему Павел посылает послание зашифровано? Во-вторых, состояние здоровья Корейца – каково оно на самом деле? В-третьих, что значит все в опасности?

Не буду мусолить. В скором на все вопросы я получил ответ у самого Павла в квартире его девушки Анастасии, с кем он сожительствовал последние несколько месяцев.

Мы с ней не были знакомы, ни разу даже не виделись. Она впустила меня в дом, долго не расспрашивая. Мой высокий рост, видимо, был визитной карточкой.

Заперев меня, она тотчас вышла. А уже через час меня сжимал в объятиях старший Романов…

Длинный налил себе “Боржоми”. Он продолжал его пить, видно хотел протрезветь, хотя и пьяным-то его назвать нельзя было. От выпитого он просто проваливался в состояние легкого транса, где прошлое и настоящее смешивались в его восприятии в едином поле времени, и, я подозреваю, что это было его обычное состояние…

– …Слушая Павла, я не переставал удивляться. События после моего отъезда развивались следующим образом.

После извещения смерти любимой сестрички, братья впали в депрессию. Кафе они почти запустили, все потеряло смысл после этой утраты. Хорошо, Сусанна – эта хрупкая пожилая женщина, неожиданно проявила волю и управление заведением взяла в свои руки.

То, что Наиля неровно дышала ко мне, братья давно заметили, но деликатно не реагировали, полагая, что время само поставит все жизненные казусы по полочкам. Перед отъездом я предупредил Павла об опасности, грозящей со стороны Организации, потому он не поверил на такую туфту, якобы, это я убийца. По-другому обстояло с Толиком. То, что мы с Наилей иногда “шушукались”, в его наивном сознании преобразилось в мысль, что между нами действительно сложились амурные отношения, которые скрывались из-за моего женатого статуса. И что я вполне мог убить ее из ревности.

И то, что я второпях последовал вслед за ней в Баку и не выхожу на связь, тоже усугубило подозрение.

Мое “предательство” причиняло Младшему дополнительные муки, и он постоянно досаждал Трофиму, чтобы тот отпустил его для расправы. Тощий же категорично запретил Романовым лететь в Баку, мотивируя это решение мерой безопасности.

Павел не стал переубеждать брата. Состояние Толика являлось самой правильной страховкой.

Неизвестно на что рассчитывал Трофим, затягивая ликвидацию братьев. Вряд ли он хотел сосуществовать в одной организации с кровниками. Может рассчитывал, что после моей смерти, когда след затеряется, в этом уже не будет необходимости?

После общения со старшим Романовым я получил ответы на многие вопросы. Но все по порядку…

Как-то Павлу просигналила машина, за рулем он узнал одного из бойцов Организации, с которым несколько раз пересекались на мероприятиях. Тот предложил проехаться для перетирки серьезной темы.

Он был один в своей подержанной девятке, и сжав во рту челюсти, а в кармане рукоятку ствола, Романов молча сел рядом, и машина двинулась.

В скором, припарковав ее рядом с запущенным московским сквером, боец раскрыл суть этой странной встречи.

– Сеструху твою заказал Трофим, этот айзер ни при чем, – начал он с пол-оборота, – я знаю ликвидатора. Ничего личного, он свою работу делал… – боец жестом пресек пытавшего вставить слово Павла. – Часы смерти тикают и для вас, это вопрос времени.

А теперь о главном. Кореец в опасности. Его хотят убрать…

Все это Павлик слышал, как в плохом сне, но замолчал, решив выслушать до конца этого странного типа с мрачным взглядом.

Федор же – так его звали, продолжал монотонно излагать…

Его рекрутировал в Организацию сам Кореец, забрав в одном из множества детских домов, школ-интернатов, с которыми он поддерживал регулярную связь. Ким постоянно финансово их поддерживал. Сам будучи детдомовцем, он при наборе в Организацию отдавал предпочтение выходцам из своей среды.

У Федора Коростылева жизнь сложилась тоже не сладко. Отец после последней отсидки уже не вернулся – скончался от туберкулеза. Мама детей тянула как могла, не гнушаясь самых тяжелых и грязных работ, но в конце тоже отпустила удила и начала спиваться. Семья влачила полуголодное существование. Хорошо, помогали соседи и немногочисленные родственники. Но после того, как мать сильно простудилась и со своим ослабленным организмом не смогла оправиться, а может, уже и не хотела, детей, старшему – Федору, которому еще не исполнилось и 14 лет, отдали в местный интернат. Естественно, он для своей 12-летней сестрички Даши и двух маленьких братиков начал заменять родителей.

В интернате даже взрослые пацаны избегали ссоры с этим диким отроком с волчьими повадками, особенно после того, как Федор до крови избил и истерзал зубами парочку самонадеянных юнцов, привыкших властвовать среди сверстников больше понтами, чем реальными достижениями. С ним этот номер не прошел, хотя его и смогли парочку раз завалить кодлой, но он начал по одному ловить обидчиков, терзать их плоть кулаками, зубами – любыми подручными средствами и предметами. В результате его признали “нормальным” пацаном и, соответственно, отстали.

Больше всего ему нравилось проводить время в обществе своей несчастной родни, особенно сестры, которая все больше напоминала ему покойную мать.

С нее и все началось. Федор начал замечать, что один из воспитателей выделяет не по годам развитую Дашу масляными взглядами и слишком усердствовал с ней воспитательными речами сомнительного характера. Намеки и реплики отдельных индивидуумов по судьбе укрепили его в подозрениях, и он решил держать ситуацию под контролем. Однажды спохватившись, что Даша некоторое время отсутствует и не видно этого великовозрастного мерина, он, долго не думая, направился прямиком в его комнату. Уже в коридоре услышал сдержанное девичье всхлипывание и монотонный скрип мебели. Дверь была заперта изнутри обыкновенной щеколдой, ее Федор без труда открыл ножом для завтрака, который он в первый же день стырил из столовой и хорошенечко отточил. Перед обалдевшим взглядом юнца открылась следующая картина: белые детские трусики и большой тюбик крема, валяющиеся на грязном паркетном полу, и ритмично двигающий голый зад, постанывающего от возбуждения воспитателя, вольготно пристроившийся за девочкой. Он настолько был увлечен, что даже не услышал шаги медленно подошедшего сзади отрока. Зато это почувствовала Даша, которая, может, секунду раньше, как пика Федора опустилась на спину воспитателя, огласила интернат диким воем. Она все еще продолжала биться в истерике под телом окровавленного насильника, когда Федор, в невменяемом состоянии который раз подымал и опускал руку над уже бездыханным телом.

Он не помнил, как забежали люди и обезоружили его, как унесли на руках дико кричащую в