Русский высказал мнение: ваше право, герр Байрфилд, но простите, в кого вы собираетесь стрелять? Если там и остались выжившие, плавают в спасжилетах или на плотиках, вы на них будете ценный боезапас тратить? И что еще важнее, привлекать внимание еще кого-то, столь же опасного — хотя в Германии, кажется, не охотятся на глухарей на току? Конечно, живую силу врага следует уничтожать, чтобы эти спасенные завтра не ступили на палубу другого корабля, — но можно поступить гораздо эффективнее. До берега не так далеко, и там вполне могли видеть или слышать взрыв. А мы посмотрим, кто поспешит спасать тонущих! Кстати, долго они не продержатся, хотя и лето, но вода довольно холодная.

Мне трудно было возразить против такой, скорее даже немецкой, чем русской, рассудительности. Сапожников же после сказал, что слышал о подобном приеме от своего друга, офицера морской пехоты, бывшего на обучении у самого Смоленцева: «ранить, чтобы обездвижить, одного врага, на открытом месте, а затем выбивать тех, кто попробует его вытащить». И что Смоленцев в оправдание такого цитировал Сунь-Цзы: «а на войне одна победа лишь важна, победа все простит, война на то война».

— То есть для вас нет никаких правил ведения войны?!

— Герр Байрфилд, а ваши задумывались о том в сорок первом? Что до нас, то Смоленцев говорил со слов моего друга — запрещено мирняк укладывать штабелями. А против врага при оружии — дозволено всё.

Мы ждали в том районе до утра, лишь отойдя чуть мористее. Но никто так и не появился — у этих япошек совершенно нет орднунга! Они, кажется, даже не заметили, что пропал их сторожевой корабль, так и оставили своих моряков погибать! Дикари.

И все же нам довелось пострелять из пушек — когда еще через два дня, двигаясь на север, мы встретили три рыбацких судна. Скорее, это были даже мотоботы, тратить на них торпеду было непозволительным мотовством. В то же время было ясно, что эти рыбаки, способствуя прокормлению японской нации и армии, помогают ведению войны. Потому мы всплыли и открыли огонь с дистанции семь, а под конец и меньше трех кабельтовых, потратив два десятка 8,8-см снарядов и с сотню патронов к «Флакам». Итого на счету нашей U-214 уже шесть штук потопленных! Надеюсь, русские зачтут нам этот эпизод тремя самостоятельными победами? Кажется, там, в волнах, барахталось несколько человек, — но мы, в хорошем настроении, не стали их добивать. Равно как и брать на борт — у нас не было переводчика с японского, да и какие военные сведения могли сообщить рыбаки?

Нет, мы не были ни героями, ни палачами-садистами. А всего лишь обычными работниками войны. Добровольно подрядившимися на эту войну, как когда-то шли в ландскнехты, причем не считалось зазорным служить в армии иного государства, но именно потому совсем не горящими желанием отдать жизни за чужое Отечество. А лишь честно отслужить, исполнив свой долг, и вернуться домой с честно заработанным. Лично мне, как я уже сказал, была обещана карьера во флоте новой Германии. И если ради того следовало умереть какому-то числу япошек — что ж, желтомордые, вам не повезло!

Формально мы выполнили задание — выставив мины в указанном районе. И у нас осталось всего восемь торпед (на два неполных залпа носовыми, если учесть, что одна торпеда заряжена в кормовой аппарат). Так что мы неспешно ползли к русскому Петропавловску, когда 21 июня получили радиограмму — оповещение по флоту. Тут, в Охотском море, готово было развернуться настоящее сражение, с участием половины японского флота! И мы, войдя в оперативную зону Северо-Тихоокеанской флотилии, оказались тоже включены в план развертывания русских сил!

Потопить линкор или авианосец это, конечно, славное дело. Но какие шансы при этом остаться живым? Однако и уклониться было бы неправильно. Так что мы заняли указанную позицию возле одного из Курильских островов. И с философским спокойствием слушали сообщения, как где-то к югу от нас идет битва. К чести русских, они нам обеспечили чистое небо, не надо было бояться японской авиации, — а русским самолетам было запрещено атаковать любые подводные лодки без особого приказа.

Вечером 22 июня мы получили приказ. Японская эскадра, по данным авиаразведки, идет прямо на нашу позицию. Атаковать врага, нанести ему максимальный ущерб! И как сказал Сапожников, лишь во вторую очередь думать о собственном выживании. Если вы, герр Байрфилд, сейчас в составе советского флота, то будьте добры воевать по-русски!

Хотя, а чем я хуже Прина, потопившего линкор «Роял Оук»? Тем более что гидролокаторы у японцев уступают английским. Так отчего бы и не рискнуть?

А дальше — нам просто невероятно повезло! Штурман просто идеально вывел лодку, точно по курсу японцев, обнаруженных акустикой (вы не представляете, какой шум от винтов эскадры больших кораблей, идущих полным ходом!). И мы вовремя погрузились, пропустив над собой эсминцы головного дозора. Одна цель сильно выделялась среди прочих. U-214, оказавшись в выгодной позиции, дистанция 14 кабельтовых, выпустила полный залп. А дальше было просто везение нам и невезение япошкам (как и британцам, когда их линкор «Бархэм» взорвался от единственной попавшей торпеды), четыре наши «рыбки» веером, все с неконтактными взрывателями, расчет был, что линкору с проломленным днищем будет точно не до сражения, лишь бы до базы доползти. При растворе веера попала всего одна торпеда. Под артиллерийский погреб кормовых башен. И взрыв был такой, что даже нашу лодку, успевшую уйти вниз на сто метров, ощутимо тряхнуло!

Так вот и стал я, корветтен-капитан Байрфилд, первым и пока единственным подводником флота ГДР, кто потопил вражеский линкор. И был за это награжден русским орденом Ушакова 2-й степени — по статуту, «за успешные действия при бое в море с численно превосходящим противником, приведшие к уничтожению значительных его сил». Мои офицеры, Гербер и Шмульке, получили по ордену «Красной Звезды», ну а прочий экипаж, поголовно — медаль «За победу над Японией».

Хотя не все русские, как мне показалось, считали это подвигом? Когда уже был заключен мир, мне довелось свести знакомство с русским майором морской пехоты, откликавшимся на странное прозвище «Скунс». Кажется, мы крепко тогда выпили, как нередко бывает с подводниками на берегу, — и я рассказал русскому о всех подробностях того похода, и что я при этом думал. Он слушал внимательно, а затем взял гитару и вполне приличным голосом спел песню, которую я прежде никогда не слышал. Про «тех, кто не вышел в первые ряды, — но не были и сзади, и горды, что честно воевали в середине». Я так и не понял, осуждает он это или оправдывает — я еще не настолько хорошо знал русский язык, чтобы различать смысловые тонкости.

Такэмацу Такэо, сторож японского консульства в Петропавловске-Камчатском (и по совместительству резидент японской военно-морской разведки)

Что такое утонченная месть по-японски? Изысканно беседуя, вежливо пригласить побежденного врага к обеду. А на поданных блюдах — отрезанные головы его бывших сподвижников и друзей. И жены, и детей — всего рода.

Подобное чувство испытал Такэо в тот проклятый день. Когда его извлекли из камеры в подвале НКВД — куда его и прочих сотрудников консульства поместили в порядке не ареста, а интернирования, и ради вашей же безопасности, «а вдруг Петропавловск завтра ваши соотечественники будут бомбить». Его не били, не пытали, даже не допрашивали, и совсем неплохо кормили, но не выпускали и на прогулку во двор! А ведь даже СССР и Германия в июне сорок первого возвратили свои посольства через нейтралов!