Манель встала. Зародыш заходился от плача в ее животе.

– Я уже однажды помогла смерти, не просите меня стать ее соучастницей снова. Моя работа – помогать жить, а не умирать, – крикнула она, ничего не видя от слез.

И выбежала вон из дома.

Красивая, мелькнуло в голове у Амбруаза, когда он увидел девушку, открывшую дверь. И в ту же секунду она превратилась в фурию.

– Знаю-знаю, зачем вы пришли. Гордитесь, наверно, тем, что делаете? Так вот, это гнусно, слышите? Гнусно! Соучастие в убийстве, вот как это называется. Соучастие в убийстве, ни больше ни меньше. Хотелось бы знать, как вы еще можете смотреть на себя в зеркало по утрам. Вам должно быть стыдно за себя, стыдно!

Девушка буквально плюнула ему в лицо последние слова и, толкнув его плечом, кинулась прочь со слезами на глазах. За ней вился шлейф ванильных запахов. Каблуки простучали по зеркальным от проливного дождя плиткам аллеи, она подбежала к своей машине. Старенький “фольксваген-поло” завелся со второго раза, чихнул, окутался облаком серого дыма и наконец заурчал. Потом пулей отлетел от тротуара, взвизгнули покрышки. Амбруаз, опомнившись, не сразу осознал, что ему не приснилось мимолетное, но чудное виденье. Пришлось внушать себе, что черные как смоль вьющиеся волосы, испепеливший его великолепный тяжелый взгляд, небольшая грудь, вздымавшаяся под бледно-зеленой блузкой в такт словам, голос, наверняка нежный, он не сомневался, когда не искажен гневом, и изящно очерченный рот, из которого вылетела тирада, реально существуют. Красивая. Прилагательное по-прежнему вертелось в голове молодого человека, несмотря на обрушившийся на него взрыв истерического негодования. Он еще никогда не встречал человека, которому бы так подходило это определение. Амбруазу и раньше случалось наблюдать странные реакции на танатопрактику со стороны родственников покойных, порой он сталкивался с недоверием, смущением, непониманием, но такой лютой злобы по отношению к себе еще не встречал.

Мужской голос, приглашавший войти, вывел его из задумчивости. Навстречу ему по коридору медленно двигался маленький и худенький старичок. От силы пятьдесят пять кило при росте чуть больше метра шестидесяти, прикинул Амбруаз. Старичок, несмотря на царящую в доме духоту, был укутан в толстый халат и обернул вокруг шеи шерстяной шарф. Глубокие гусиные лапки у глаз придавали бледному лицу приветливый вид. Болен, сразу пришло в голову Амбруазу, когда он пожал протянутую ему сухую горячую руку.

– Вы из похоронного бюро? Извините за прием, это я виноват, – пробормотал старик. – Не сердитесь на Манель, она такая импульсивная.

Манель. Два слога музыкой отозвались в ушах Амбруаза. Интересно, откуда в человеке с таким нежным именем столько неистовства. Старичок провел его в гостиную. Тяжелые гардины поглощали свет из окна, комната была погружена в полутьму.

– Прошу прощения, но от дневного света мне плохо, – извинился он, включая лампу. – Садитесь, месье…?

– Ларнье, Амбруаз Ларнье, – ответил танатопрактик, погружая седалище в мягкие объятия кресла.

– Так вот, полагаю, месье Бурден объяснил вам, почему я обратился в вашу фирму.

– Да. Речь о том, чтобы обработать тело вашего брата-близнеца и доставить его домой, из Швейцарии во Францию, так?

– Совершенно верно. Он говорил, что я поеду с вами, и туда и обратно?

– Конечно. Никаких сложностей, в наших катафалках имеются сидячие места, весьма комфортабельные.

– Прекрасно. Я подготовил для вас чек. Мы с месье Бурденом договаривались об авансе, но мне удобнее оплатить все сразу. Отель тоже забронирован. “Ле Режан”, на четыре ночи.

Амбруаз достал договор, и Самюэль подписал его, не читая. Молодой человек смущенно кашлянул:

– В договоре это не прописано, но с нами поедет волонтерка-распорядительница, ей поручено сопровождать родственников.

Бет встретила весть о том, что ее берут в поездку, с нескрываемым ликованием. Мысль о предстоящем путешествии в Гельвецию исторгла из нее неиссякаемый поток познаний. Фонтан в озере, шоколад, фондю, филе форели, жареный картофель, референдумы, финансы. Амбруазу пришлось слегка охладить ее энтузиазм, напомнив, что изначальная цель поездки – сопровождать тело, а не то, что она думает, – сходить положить цветочки к “Отелю де ля Пэ” в Женеве, где Майк Брант первый раз пытался свести счеты с жизнью. Кроме того, ей придется без подготовки исполнять роль распорядительницы. Зная бабушку, он особо подчеркнул, что ждет от нее сдержанности. Главное, не перестараться. Больше всего ей пристало скромное молчание. И вовсе не обязательно всем сообщать, что ты моя бабушка, это не профессионально. Амбруаз старательно отрепетировал свою ложь, даже несколько раз произнес ее перед зеркалом в ванной. И все равно, когда заговаривал зубы Самюэлю Дински, почувствовал, как щеки и уши заливает краска. Он никогда не умел врать, для него это было настоящей пыткой.

– Не беспокойтесь, она никоим образом не будет вмешиваться в ход процедур, ее задача – только поддерживать родных. Надеюсь, вам это не помешает. Разумеется, все расходы на ее поездку берет на себя фирма Бурдена, – с облечением добавил он, добравшись наконец до конца своей басни.

– Никаких проблем, – возразил старик, – наоборот, я рад столь профессиональному подходу. Я забронирую для нее дополнительный номер за свой счет, да-да, я настаиваю. Вы, наверное, уже пообедали, но позвольте угостить вас кусочком “Шварцвальда”?

Амбруаз, ничего не евший с самого утра, охотно согласился. Старик ему нравился. Несмотря на очевидную слабость, от него исходило странное ощущение покоя. Самюэль вернулся из кухни с огромным куском торта и протянул Амбруазу. Пятнадцать минут спустя тот, сытый и довольный, распрощался со стариком. Хозяин был похож на свой торт – такой же богатый и щедрый.

Дворники с трудом разгоняли потоки воды, низвергавшиеся на лобовое стекло. Когда светофор переключился на зеленый, Манель яростно погудела в адрес впереди стоящей машины. Чего застрял, ждешь, когда дождь кончится? С тех пор как девушка, выйдя от Самюэля, столкнулась на лестничной площадке с торговцем смертью, ее гнев не утихал. Старик разбередил рану, выпустил на свободу глубоко запрятанные воспоминания, и они хлынули наружу, как нечистая кровь. Ослепительное солнце, сиявшее в тот день, дерзкая белизна зданий, стеклянные раздвижные двери, бесшумно закрывшиеся у нее за спиной, фонтанчик на стене, из которого с мерзким бульканьем стекала каскадом прозрачная вода. Лифт унес ее в подземелье, подальше от залитых солнцем, уставленных цветами палат второго этажа, где счастливые матери любовались агукающими младенцами с розовыми и голубыми браслетами на ручках. В помещении, куда ее отвели, горели только неоновые лампы. Здесь надолго не задерживались, сюда приходили тайно, как воровки, а уходили отсюда оглушенные, с зияющей пустотой в теле. Несмотря на местную анестезию, она вздрогнула, почувствовав в себе расширитель. Она закрыла глаза, а канюля, подсоединенная к вакуумному отсосу, словно вампир, пожирала плод ее внутренностей, пока там не осталось пустое место, где отныне будут гнездиться угрызения совести. Хирургу понадобилось неполных десять минут, чтобы сделать свою работу, согласно таксе – четыреста тридцать семь евро три цента. Смерть по сходной цене, на сто процентов оплаченная по медицинской страховке. Выходя из больницы, она встретила еще одну девушку. Походка автомата, полный отвращения взгляд – ее собственное отражение. Дождь полил с удвоенной силой, и Манель обещала себе, что раз уж не сумела дать жизнь новому человеку, то сделает все, чтобы попытаться оттолкнуть смерть от старого.