class="p">Мы не голодные собаки, готовые разорвать друг друга на куски, как только наша верность подвергнется испытанию. В течение многих лет мы покрывали друг друга, нам даже не нужно было знать подробности того, что сделал один из нас, и все же мы могли солгать так безупречно, что их никогда бы не заподозрили.

Они думали, что мы будем доносить друг на друга? Поселить нас в разные комнаты? Выключить термостат? Держать нас в наручниках и оставить здесь на час, прежде чем войти? Что они могут напугать нас и заставить напасть друг на друга?

Мы не ебаные собаки.

Мы волки. Бешеные, дикие и яростно преданные нашей стае и только нашей стае.

— Думаешь, это шутка? Это серьезные обвинения, вам грозят годы тюрьмы. Думаешь, эта игра крутого парня сработает в государственной тюрьме? — Он повышает голос, я слышу, как он громко бьет кулаком по столу, но не пытаюсь открыть глаза.

— Если бы у вас были какие-то доказательства, да, и я имею в виду, мог бы и глазом моргнуть. А пока я собираюсь немного поспать, вы не против? — Я приоткрываю один глаз и киваю на выключатель.

Визг его стула сотрясает комнату, тяжелые шаги приближаются ко мне, я чувствую, как его пальцы впиваются в края моей кожаной куртки, притягивая меня ближе к его лицу. Я чувствую запах его утреннего кофе и дешевого лосьона после бритья.

— Я пригвоздю тебя за это, маленький придурок. Если это будет последнее, что я сделаю, я сам отправлю тебя в тюрьму. — Шипит он.

Я скриплю зубами, мои глаза открываются, и я уверен, что за ними не стоит ничего, кроме чистого зла. Красные пузыри начинают просачиваться сквозь мои радужки, комната быстро кружится, полицейский, имя которого я даже не знаю, начинает превращаться в черный силуэт.

Кое-что, что мне нужно уничтожить. Я не могу остановить дрожь в руках, или то, как мои руки поднимаются вверх, даже связанные наручниками, ударяясь о нижнюю часть его рук. Его руки от меня отлетают.

— Возьми меня еще раз, и я засуну свой кулак так глубоко в твою белую дрянную задницу, что ты оближешь мои гребаные костяшки пальцев.

Я встаю, мой рост дает мне примерно дюйм от него. Я смотрю на него сверху вниз, задаваясь вопросом, были бы у него такие же яйца, если бы я не был в наручниках, а у него не было гребаного пистолета. Сомневаюсь в этом.

— Да, большой мальчик? Сделай это. Дай мне повод бросить тебя в яму. — Он ухмыляется, весь дерзкий, как будто я не собираюсь разбить ему лицо.

Моя сдержанность — не то, чем я известен, и единственное, что спасает меня от наблюдения за тем, как он поднимает челюсть с земли, — это дверь комнаты для допросов, распахивающаяся с глухим стуком.

— Ваш рыцарь в сияющих доспехах здесь! — Рук поет, вальсируя в комнату.

Офицер-придурок отступает от меня на шаг: — Тебе нельзя здесь находиться, это продолжающееся допрос.

— Ну, видите ли, дело в том, что, — начинает Рук, но не успевает договорить, потому что я слышу его отца в холле позади него.

— Кто-нибудь хочет сказать мне, почему моего сына арестовали из-за того, что сказал наркоторговец?! — Он бубнит, и я знаю, что офицер рядом со мной понимает, что он облажался.

Отец Рука, Теодор, не был легкомысленным врагом. Его отец когда-то был судьей, и всего за несколько лет Теодор прошел путь от окружного прокурора Пондероз Спрингс до вашей чести. И, как и его отец до него, он постепенно стал худшим кошмаром собственного сына. Но отпускать его в тюрьму не собирался. Это слишком запятнало бы его имя.

Я смотрю на Рука, на моем лице что-то вроде понимания того, с чем, я знаю, ему придется иметь дело сегодня вечером. Если кто и заслуживал покинуть это место, так это он. Если кому и нужно было сбежать от его токсичной семьи, так это Руку.

Он качает головой, молча говоря мне бросить это.

Я поднимаю руки вверх, встряхивая наручники. То, что он должен отпустить меня, съедает его заживо. Он весь в нем, пока он вставляет ключ в замок, освобождая мои руки от металлических браслетов.

Я не уделяю ему ни минуты своего времени, у меня и так слишком много дел. Разбираться с ерундой этого придурка - не то, что я хочу добавить в список того, что мне нужно сделать.

Идя к выходу с Руком впереди, я слышу, как он снова открывает рот.

— Колдуэлл, — говорит он.

Я поворачиваю голову ровно настолько, чтобы дать ему понять, что я слушаю.

— Каково это знать, что твои родители единственные, кто не брал трубку? Они заняты? Разве они не навещают Дориана в Бостоне, он получает еще одну награду?

Я ненавижу звук его имени.

Дориан.

Причина, по которой я оказался таким. Причина, по которой я вообще родился в своей гребаной семье. Думаю, я был единственным человеком в мире, который ненавидел Дориана Колдуэлла.

Тем не менее, я давно перестал заботиться о том, что они сделали, и мне не нужно было быть в курсе того, что они делали со своим любимым золотым ребенком.

Все в этом городе знают, что я его тень. Я вижу, как они шепчутся и бормочут об этом, когда я вхожу в переполненные комнаты. Я всего лишь дешевая замена, у которой даже не было шансов.

Я знаю, что он пытается залезть мне под кожу, пытается вывести меня из себя, но я не ручаюсь за реакцию. Это того не стоит, и они тоже.

Вместо того, чтобы что-то делать, я просто ухожу из полицейского участка. Сайлас сидит на скамейке и ждет нас, вставая, как только увидит нас.

Нам нужно было поговорить об этом, но сейчас не время и не место.

Тэтчер выходит из одной из комнат для допросов, отец Рука не отстает от него. Его пальто накинуто на плечо, а на лице улыбка.

Дождь, к счастью, прекратился, когда мы вышли на улицу. Рук закурил сигарету только для того, чтобы его отец выхватил ее изо рта и бросил на землю.

— Арестован? В первый день школы, Рук? Сколько еще продлится это восстание? Еще год, два? Потому что я очень устал прикрывать твою задницу! Тебе