А фэрлинги… Я чувствую, что они что-то знают. И могут помочь.

— Ты прав, — отозвалась Элис, — Слишком много странного происходит. Слишком много непонятного. И я не успокоюсь, пока не разберусь во всём.

«И не найду способ остановить это», — твёрдо добавила она про себя.

Генри внимательно посмотрел на дочь. Нахмурился.

— У тебя точно всё нормально?

— Да… а почему ты спрашиваешь?

— А почему я узнаю из газет, что студентка, не имеющая магического допуска, бросала в людей сорокатонные бетонные плиты, и чуть не разрушила новостройку?

— Во-первых, пап, — Элис едва удержалась, чтобы не расхохотаться, — не «плиты», а «плиту». Во-вторых, не такая уж это была и новостройка. В-третьих…

— А в-третьих, моя дорогая, если не хочешь проблем с законом, хотя бы иногда вспоминай о нём. У сенаторов, к слову, допуск до второго уровня включительно, — Генри выдержал многозначительную паузу, — Но ты категорически против этой работы, а я тебя уговаривать больше не собираюсь.

— Неужели? Какое счастье!

— Не буду больше тебе ничего говорить, ни слова не скажу. Ни словечка, — повторил отец.

Со стороны поместья донёсся перезвон колокольчиков.

— Нас ужинать зовут. Идёшь, Элис?

— Я ещё погуляю, — она продемонстрировала увесистый сверток, — У меня сэндвичи есть.

— Ну, как знаешь. Марта вроде бы собиралась испечь пирог. Если передумаешь, присоединяйся.

Пироги Марты действительно были выше всяких похвал, и не шли ни в какое сравнение с парочкой помятых бутербродов. Элис знала, что через несколько часов пожалеет о пропущенном ужине, но отца догонять не стала: слишком много было пищи для размышлений, слишком много мыслей требовало обдумывания.

Слишком много нового она узнала.

Реверсайд.

Реверс… То есть, обратная сторона.

Обратная сторона чего?

Посреди покоса высилась огромная копна сена; закат окрасил её в ярко-рыжий, отчего сухая трава казалась объятой пламенем. Забравшись наверх, Элис плюхнулась на спину и раскинула руки, покачиваясь, как на перине. Тонкие былинки щекотали кожу.

Реверсайд. Сейчас не хотелось ломать голову над этой загадкой. Ей ещё сто раз представится такая возможность.

Всё-таки, в чём-то отец прав: нельзя объять необъятное.

В детстве она мечтала участвовать в авиагонках, с упоением играла в «разбойников и шерифа», зачитывалась приключенческими романами и детективами… Хотела всего и сразу. Верила, что когда вырастет, то станет похожей на одну из героинь своих любимых книг, отправится путешествовать, совершит множество подвигов, и отец непременно будет ею гордиться.

В детстве все мечтают о чем-то подобном. Прошло время, и Элис поняла, что её детские выдумки настолько далеки от реальности, насколько это вообще возможно. В настоящем мире нет ни места, ни времени претворять фантазии в жизнь. Потому что каждый день твои мечты и планы пересекаются с чужими планами: вселенная не в состоянии исполнить и те, и другие. В настоящем мире живут люди, много людей, и не всегда они настроены благожелательно. Они не любят, когда чьи-то поступки идут вразрез с их собственными. Они бывают жестоки к слабым. К тем, кто их боится.

Элис ничего не боялась.

Потому что знала — бояться нельзя.

На небе высыпали звёзды, и, вторя своим небесным собратьям, в траве загорелись огоньки светлячков. Их было так много, что поляна казалась колышущимся морем — морем света. Красиво.

Элис достала карманный радиоприёмник и щёлкнула кнопкой. Из наушников полилась мелодия: неторопливая, успокаивающая…

Музыка — это как раз то, что ей сейчас нужно, чтобы забыть обо всех проблемах и просто отдохнуть.

В песне пелось о человеке, могущественном и богатом, который мог иметь всё, что пожелает, который всегда и во всём был первым. Но он был несчастен, — потому что не любил…

Элис ничего не знала о любви. И категорически не соглашалась с теми, кто считал это чувство чем-то необыкновенным, возвышенным, неземным. Маг способен контролировать свои эмоции. Признание в любви, считала она, — это признание в собственной слабости. А приторно-слащавые песни «о любви», столь популярные среди молодёжи, пишутся для слабовольных, недалеких обывателей.

…Он был несчастен — потому что не любил… Но однажды он повстречал Ту, которую, сам того не ведая, искал всю жизнь. Ради которой был готов сделать всё что угодно, отдать всё на свете…

Элис почувствовала, что музыка наполняет её до самых краев, что она уже не помещается внутри и выплёскивается через край. Музыка звала, тянула, влекла…

…Но она была создана для другого. Не для него. Потому что есть вещи, которые нельзя купить. Потому что никого нельзя насильно заставить испытывать чувства.

Элис парила над облаками, похожими на молочный коктейль со взбитыми сливками. Звёздная ночь осталась там, внизу, а здесь всё вокруг заливал пронзительно-яркий солнечный свет. Только свет, и огромная сказочная семицветная радуга, — такие рисуют маленькие дети в альбомах.

…И тогда он всё понял. Но было уже поздно. И он скупил все цветы мира, и бросил к её ногам, оставив себе один-единственный крошечный цветок. А потом сел в аэроплан и погнал его в небо. Выше облаков, выше солнца, к звёздам…

Ей снилось, что он долетел до своих звёзд.

* * *

Крупные капли воды упали на лицо. Воды?..

«Дождя».

Проснувшись, Элис попыталась встать на ноги, но не удержалась и упала, провалившись по пояс в рыхлое сено. На хорошую погоду ни единого намёка: было пасмурно, накрапывал мелкий дождик.

— Элис! — Люси вприпрыжку бежала через поле, размахивая полосатым зонтиком, — Миссис Пристли меня отпустила поиграть с тобой! До обеда отпустила!

Элис зевнула, собирая с одежды прилипшие травинки.

— Который час?

— Уже двенадцать! — леди Мейнфорд-младшая носилась вокруг неё, как спутник вокруг планеты, — похоже, небо, затянутое серой мутью, ни чуточки не портило ей настроение.

— Хорошо, — сдалась Элис, ловко поймав сестру за руку, — Только пойдём в дом. Промочишь ноги — простудишься.

Дождь уже лил как из ведра, тучи стали темнее и толще, цепляясь за горные склоны, они утробно рычали, словно Маунтин-Парк их чем-то обидел. В просветах то и дело сверкали синеватые вспышки далёких молний. Когда сёстры добежали до парадного крыльца, гроза бушевала в полную силу.

— Вот здорово! Мы будем играть в рыцарей и драконов. Чур, я буду рыцарем!

— У меня такое предчувствие, что роль дракона достанется мне, — со вздохом заметила Элис, — Только давай, дракон сначала приведёт себя в порядок и перекусит, а рыцарь пока потренирует боевые приёмы, ладушки?

Вдохновлённо вопя, Люси умчалась наверх, а Элис поплелась в ванную, сердясь на себя, что проспала до полудня, из-за чего теперь чувствует себя уставшей и разбитой. К счастью, контрастный душ оказал своё бодрящее действие.

— Вылезай из пещеры и сразись со мной, если ты не трус! — патетично