мужа. Она не прочитала в лице его ни гнева, ни осуждения. Несчастная разрыдалась, лишилась чувств.

Глава 13

“Остался мне надежды дым.

Грядущее не сопрягай с былым,

Спроси: ты разве не любила?”

(Эдвард Бульвер-Литтон)

“О, уходя, не покидай!

Прости: я причинила зло,

Но то, что было – то прошло!”

(Эдвард Бульвер-Литтон)

Сознание постепенно возвращалось к Мари. Непомерные тяжесть и боль давили на сердце и мозг, словно их перетирали поместившиеся в ее теле огромные мельничные жернова. Мужа не было рядом. Она горько подумала, что, пожалуй, впервые он оставил ее в трудный час.

Перед мысленным взором Мари сменялись одна за другой картины утреннего потрясения. Она спросила себя, зачем ей жить? Умереть – вот идеальная развязка. Отчаянная эта догадка вспыхнула ярко, но угасла быстро. Не слишком ли легкий путь к спасению? Разве она наказана сполна, чтоб самочинно завладеть милосердием судьбы? Любовью к одному она разбила сердца двоих!

Но разве она хотела зла? Нет! Она желала творить только добро – другим и себе. Она не лгала. Утаить часть правды, чтоб не учинить беды – разве это ложь? Или грех? Нет! Источник всех несчастий, отмеченных ее прикосновением – жестокая судьба! Так вера в провидение избавляет от вины.

Мари терзалась мыслью о причиненной Фердинанду муке – какая несправедливость в ответ на его высокую любовь! Она сознавала явственно, что сейчас она любит его так сильно, как никогда прежде. Что до чувства к Стенли, то в минуту мысленного покаяния пред мужем, помехой жалости звучали в ее ушах гневные слова и страшные угрозы Артура.

Старший слуга осторожно вошел в комнату Мари. Ее встревоженный взгляд и опасливое молчание сказали чуткому его сердцу больше, чем выразили бы красноречивые слова. Кто ни о чем не спрашивает, тот лучший утешитель.

“Дон Фердинанд отбыл к королю по срочному вызову. Он медлил, дожидаясь, пока вы не начнете приходить в себя. Убедившись, что здоровью вашему ничто не угрожает, он уехал”, – мягко произнес слуга.

“К королю, – повторила про себя Мари, – мужественный, он продолжит исполнять свой долг, хоть сердце его разбито… Он забудет думать о его драгоценной прежде, а ныне горемычной жене… Поделом. Я погасила светильник его счастья… – Доложи, когда он вернется, – сказала она вслух, – и попроси слуг не беспокоить меня”.

Мари осталась в комнате одна. Напрягая слух, ждала знакомые шаги. Кажется, раздались. Помедлив, позвала Алберика. Паж вошел.

“Сеньор давно вернулся?”

“Полчаса назад, госпожа. Он проследовал в свои покои и просил не тревожить его”, – ответил Алберик.

На десять минут, не более, простиралось терпение Мари. Она вошла к Моралесу. Он сидел к ней спиной, погруженный в себя. Не обернулся. Мари подумала, что в первый раз муж не услышал ее бесшумные шаги.

Кого-нибудь другого такие горести сломили бы или пробудили бешеную ярость. Но Фердинанд сохранил твердость духа, ничем не выдал бедствия раненой души. Всепоглощающая мысль сверлила мозг – он никогда не был любим! Отец и дочь обманули его. Он вспоминал события в Кедровой долине перед свадьбой. Так вот почему старый Энрикес заклинал его любить Мари, не взирая ни на какие жизненные перипетии! По причине крайности случаются открытия.

“Фердинанд, – едва пролепетала Мари, обнаружив себя и упав на колени перед мужем, – не отворачивайся от меня, не ненавидь меня, у меня никого нет, кроме тебя, – и она зарыдала, проникшись страхом реальности собственных слов.

Ее трогательная беззащитность заслонила его собственную муку. Он поднял ее с колен, обнял, и она почувствовала на своих щеках, как его горячие слезы смешались с ее слезами. Так стояли они долго и молча. Мари первая подала голос. Она молила выслушать ее прежде, чем она примет упреки.

“О, супруг мой! Если не можешь более любить – я приму эту кару. Но только прости! Я не хотела зла. Мысль, что узнаешь о Стенли не от меня, стала моим кошмаром. Невыносимую терпела боль, принимая твою любовь и ласку с камнем обмана на душе. Но я слаба, и я боялась. Не могла причинить тебе страдание и потерять твою любовь страшилась. Худшее сбылось. Заклинаю тебя, прости!”

“Верю, ты хотела быть правдивой. Но по чувству долга, не из любви! Ты любила другого, и могу ли я вынести это, Мари?”

“Можешь, Фердинанд! Я люблю тебя! Тебе одному принадлежит мое сердце. Возьми его – ведь я твоя! Прости и люби меня! Былое осталось в прошлом. Навсегда!”

“И любимая навсегда! – подавляя собственные муки, не без труда вымолвил Моралес, дабы словами этими облегчить груз ее невзгод, – а теперь откройся и поведай то, что я должен был знать раньше. Ничего не бойся, я – нерушимая твоя опора!”

Мари рассказывала Фердинанду историю греховной любви, с готовностью перекладывая печали из своей души в его. Моралеса тронули ее по-детски доверительные речи, целящие своею искренностью. Сам не замечая, он все крепче прижимал Мари к себе. Он ловил ее горячие слова и утирал ее горячие слезы. Он претерпел удар, но свежий ветер ее признания совершенно разогнал тучи несчастья.

“А Стенли? – спросила Мари, осмелев, – ты простишь его, Фердинанд? Он не сознавал, что говорит!”

“Мне жаль его. Постараюсь простить. Надеюсь, он примет жизнь, как есть. Чего не избежать, то нужно достойно встретить и можно презирать”.

Изрядное разочарование постигло дона Луиса Гарсиа. Прискорбен результат его затеи – любовь между Мари и Фердинандом лишь окрепла. Жена почувствовала себя спокойнее и увереннее под крылом у мужа. Однако неудача не охладила мстительного пыла дона Луиса. Встреч с ним Моралес избегал. Если им случалось говорить друг с другом, Фердинанд бывал краток и высокомерен. Скорее всего, заподозрил злонамерение доброхота.

В сердце Мари поселились чувства безопасности и тихого счастья. Она была надежно защищена и не грешна перед защитником. Но на дне души шевелилась тревога. Она страшилась встречи с Артуром. Мари в своих молитвах просила Бога, чтоб ниспослал мир в его сердце. Она отвернулась от него, но он не стал ей безразличен. Колючая мысль напоминала Мари о грехе пред ним и пред собой: она никогда не сможет открыть Стенли правду об истинной причине своего замужества.

Монархи имели обыкновение раз в месяц собирать совет по важнейшим государственным делам. Приглашались умнейшие из приближенных, и, конечно, Фердинанд Моралес был постоянным членом совета. Собрания начинались поздно и продолжались за полночь.

Приближался