— Здравствуй, Паша, — произнес Халандовский и отступил в глубь коридора.Как я рад!

— Если бы ты не открыл еще минуту, — проворчал Пафнутьев, сдергивая с себя куртку, — если бы я не услышал твоих шагов, — он бросил кепку на крючок, — если бы я не так устал и не был так разочарован в жизни...

— То что было бы, Паша? — проникновенно спросил Халандовский, медленно открывая и закрывая большие печальные глаза.

— Я бы выстрелами из пистолета высадил все твои замки! И вошел бы, невзирая ни на что!

— И правильно бы сделал, Паша, — тихо проговорил Халандовский. — Следующий раз, когда меня не застанешь дома — высаживай смело. И входи. Как бы ты ни вошел — с помощью отмычки, гранатомета или просто позвонишь в дверь, я всегда буду рад видеть тебя! Проходи, Паша, в комнату... Можешь не разуваться.

— А если разуюсь?

— Разуйся, Паша. Вот шлепанцы. Я поставлю твои туфли в сушилку, и ты уйдешь от меня в сухих туфлях. Вижу, вижу, Паша, как тяжело тебе сегодня жилось, как ты день-деньской бегал по улицам за преступниками... А что творится на улицах, я знаю...

— Ладно. Понял.

Сковырнув с ног туфли, Пафнутьев в носках прошел в комнату. Увидев стол, он остановился и закрыл глаза. И тихий, еле сдерживаемый стон вырвался из его груди.

— О, Боже... Неужели это еще возможно? — спросил он слабым голосом,Неужели, Аркаша, жизнь продолжается?

— Я скажу тебе, Паша, больше... Она будет продолжаться еще некоторое время. И этого времени нам вполне хватит, чтобы насладиться плодами земли, воды и неба. А также дружеским общением.

— Иногда мне кажется, что все давно кончилось, что жизнь на земле прекратилась и...

— Остались только мы с тобой? — подсказал Халандовский, воспользовавшись заминкой Пафнутьева. — И ты прав, Паша. Меня иногда посещают точно такие же мысли.

Пафнутьев опустился в низкое, продавленное кресло, откинулся на спинку, положил руки на подлокотники. Сделав несколько глубоких вдохов, он посмотрел на Халандовского, расположившегося в соседнем кресле.

— Кажется, выжил, — выдохнул Пафнутьев.

— Не сомневайся, Паша. Ты выжил. Меня всегда удивляла, Паша, твоя потрясающая способность произнести тост не просто уместный, а новый, свежий, дерзкий. Давай выпьем, Паша. Чтоб мы выжили!

— А меня просто потрясала твоя способность все, что угодно, превращать в тосты.

— Вперед, Паша! — и Халандовский бестрепетной рукой наполнил крутобокие стопки, в каждую из которых наверняка помещалось не менее ста граммов водки.

Рюмки тут же окутались влажной дымкой, покрылись мельчайшими капельками, один вид которых в душе усталой и разочарованной рождает надежды и возвращает к жизни.

Друзья чокнулись. Звук получился сильным и содержательным. Не было в нем легкомысленного перезвона хрустальных фужеров, многозначительного и пустоватого стука шампанского, не было мелочного дребезжания рюмок маленьких и спесивых.

Выпив, Пафнутьев снова откинулся на спинку и некоторое время прислушивался к себе, с каждой секундой убеждаясь в том, что водка прекрасна, закуска на столе, что жизнь и в самом деле продолжается. Нет, с халандовской закуской не сравнятся никакие угощения из вымороченных салатов, тягучих соусов, вываренных непонятно из чего, шевелящихся в животе устриц и дергающихся, царапающих по стенкам желудка лягушачьих лапок...

Положив на ломоть срезанного мяса щедрую порцию хрена, Пафнутьев сунул его в рот и застонал от наслаждения. А когда все прожевал, все проглотил и уже ощутил праздничный фейерверк в своем организме, он поднял глаза и наткнулся на черный, громадный взгляд Халандовского.

— Тебе чего? — спросил Пафнутьев.

— Паша... Ты не поверишь... Но ведь ты и в самом деле выжил, а! Столько раз за последние годы ты мог сгореть, утонуть, расчлениться... Паша, ты ведь и спиться мог! Что же тебя уберегло?

— С такой водкой, Аркаша, с такой закуской, в такой компании... Разве можно погибнуть? Что ты несешь?

— Ну, что ж... Тоже хороший тост, — Халандовский снова наполнил рюмки.

Опять выпив до дна, Пафнутьев похрустел огурцом, отломил домашней колбасы, отведал и ее, почтительно склонив голову к плечу.

— Что скажешь? — спросил Халандовский, который похвалу принимал вроде бы и равнодушно, но ждал, когда похвалят его угощение, а если гости молчали, то начинал нервничать и переживать.

— Ничего, что я беру колбасу прямо руками? — спросил Пафнутьев.Понимаешь, в такую колбасу грешно втыкать железную вилку, ее надо нетронутой, неповрежденной донести до самого рта.

— Не переживай, Паша, — успокоил его Халандовский. — Короли едят руками.

— Да? — удивился Пафнутьев. — А, знаешь, кажется, ты прав.

— Я всегда прав.

— Почему же в таком случае не делаешь ремонт в квартире? — спросил Пафнутьев. — Твоя квартира, конечно, прекрасна, но она станет еще лучше, если... — Пафнутьев замолчал, предлагая хозяину самому решить, что менять в его квартире, а что оставить как есть.

Халандовский замер на мгновение от столь резкой перемены темы, внимательно посмотрел на Пафнутьева, поднял бутылку, прикинув количество оставшейся водки, снова поставил ее на место.

— Я сделал ремонт в своей квартире. Но не в этой.

— У тебя есть еще одна?

— Две.

— Разумно.

— Я купил две квартиры на одной площадке, объединил их и сделал ремонт.

— Но живешь здесь?

— Да. Говори, Паша... Я чувствую холодок в душе, когда вижу, как подбираешься ты к чему-то главному... Мне страшно, Паша.

— Кому ремонт заказывал? — беззаботно спросил Пафнутьев.

— Это уже горячее, — проговорил Халандовский. — Есть такая фирма — «Фокус».

Халандовский взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза, словно опасаясь, что его друг увидит в них больше, чем следовало. Он взял бутылку, разлил остатки водки. Убедившись, что бутылка пуста, поставил ее у окна за штору, как это делали в столовых в период жестокой борьбы с алкоголизмом.

Тяжело поднявшись из кресла, сходил на кухню, хлопнул дверцей холодильника и тут же вернулся еще с одной бутылкой, тоже покрытой матовым, серебристым инеем.

— Хорошо сидим, да, Паша?

— Я вышел на них.

— Понял.

— И не отстану.

— Знаю. Но победить, Паша, не сможешь. Не потому, что ты стар, слаб или смелости в тебе недостаточно. Дело в другом. Это. спрут. У него много щупальцев. И стоит отрубить одно, как на его месте вырастает другое, а все остальные остаются целыми.

— Ты знаешь, чем они занимаются?

— Всем.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Они занимаются всем. Все, что придет тебе в голову, самое кошмарное — можешь быть уверенным, что и этим они занимаются.