– Я и так хорошо вижу.

– Пока еще. Пока однажды не ослепнешь или не окосеешь. Тогда тебя ни один мужчина не захочет. Все же, где мама? Ушла в магазин?

– Сейчас скажу. – Она наклонилась вперед, сложила руки воронкой у рта и прошептала: – Она пошла за нашим ребеночком!

– Чего, чего?

Сестра с важным видом закивала.

– Да, да. У нас теперь будет ребеночек.

– Бред какой-то! Как это может быть? Сперва она должна была хотя бы походить беременной, нет, что ли?

Софи хмыкнула. Резиновый тигр лежал в молоке, а она возила вокруг него ложкой, собирая остатки медовых кукурузных хлопьев.

– Нет, мы возьмем его напрокат. У фрау Гимбель. Потому что ей надо на похороны.

– Ах, вот оно что, мама согласилась за ним присмотреть. Обалденная тайна. Я в отпаде!

Она замотала головой. На заколке в волосах надо лбом закачалась божья коровка.

– Нет! Это еще не тайна. Она гораздо, гораздо лучше!

– А чего ты шепчешь? – Сквозь открытое окно я заглянул в комнату Маруши. – Там никого нет.

На кровати полный беспорядок, на полу валяется каталог мод, а на шкафу, на умывальнике и даже на лампе висят вешалки, и все пустые.

Сестра нагнулась под стол, почесала коленку.

– Юлиан, а правда, что я от молочника?

– Ты – что? С какой стати? Как такая чушь могла прийти тебе в голову?

– Вольфганг сказал. Все рыжие – от молочника.

– Ах, вот что! Во-первых, ты не рыжая, а самое большее светло-рыженькая. А потом ты папина, как и я. А этому негодяю Горни я еще врежу.

– Оставь. Ты не такой сильный. А мне в общем все равно, от молочника я или нет. Я ведь с вами живу. Слушай, если не выдашь, я расскажу тебе тайну. Она взаправду супер!

– Ну, может, это для тебя.

– Только ты должен сделать вид, что понятия ни о чем не имеешь, если мама захочет сама тебе рассказать, ладно? Пусть как в Рождество. Я имею в виду, когда мы вовсю радуемся, хотя давно уже все разнюхали. Потому что она сказала мне, чтобы я ни в коем случае не проговорилась. Она сама это хочет сделать. Так что если ты меня выдашь, то никогда больше не получишь мой…

– Договорились уже. Выкладывай.

– Клянешься? Пресвятой Богородицей и дорогим Иисусиком?

– Пожалуйста.

Я послюнявил два пальца и поднял их вверх. Она засмеялась и захлопала в ладоши. На ней были пестрые шорты и майка, а когда она вздергивала плечики, эти худобышки были вполовину уже ее кудрявой головки.

– Представляешь, Юли, мы поедем на каникулы! К бабушке в Шлезвиг!

Я опустил ложку с кукурузными хлопьями, уже поднесенную было ко рту.

– Что ты говоришь? Когда?

Она с такой силой заболтала ногами, что попала мне по коленкам.

– Послезавтра! Послезавтра!

– Ты прикалываешься. Откуда это вдруг взялись деньги?

– Понятия не имею… Мы поедем в дом с коровами, и у меня будет пони и картофельные оладьи с протертыми яблоками. И велосипеды там тоже есть. А сразу за полем море.

– Тогда я смогу опять порыбачить! Дед точно даст мне удочку. А потом закоптим рыбу у него в печке и привезем сюда. В последний раз я поймал двух линей и угря.

– Я знаю. А еще свалился с лошади.

– Ну, этого ты как раз знать не можешь. Ты была еще очень маленькая. Это тебе папа рассказывал. Да и не упал я по-настоящему, а так, съехал набок. Попробуй поскачи без седла! Это тебе не на карусели. Там нет ручек, держаться не за что.

– Ну и что? Мне все равно. А как думаешь, мне разрешат спать на сеновале?

– А почему бы нет? Бабушка не настолько чопорная. Может, мы даже яички найдем. Куры иногда удирают туда и несутся там.

– Вот здорово! – Она вскинула обе руки вверх. – Я так счастлива! И мне сегодня так хорошо. Не споешь мне из «Мэгре»? Пожалуйста, Юли, ну совсем чуть-чуть.

– Потом. Дай доесть. А как мы поедем? На поезде? Или нас отвезет дедушка Юп?

– Только не это. С дедушкой Юпом я не поеду. У него в машине так противно пахнет, и он всегда кладет мне…

Она замолкла в испуге. Мы не услышали ни маминых каблуков, их тук-тук по лестнице, ни поворота ключа в замке, но в большой комнате вдруг заиграло радио. Софи тут же вытащила тигра из молока, стряхнула капли. При этом она смотрела на меня, выпучив глаза.

– Ты мне обещал, – прошипела она, – горе тебе, если выдашь!

Мы вошли в комнату. На диване лежала плетеная сумка, на столе – стопка пеленок. Все выглажены. С крохотной малышкой на руках, завернутой в светло-желтое одеяло, мать стояла у окна, смотрела на улицу и раскачивалась в такт песенки по радио, тихонько подпевая при этом. Софи плюхнулась в кресло.

– Что случилось? Она заболела?

Наморщив лоб, мать повернула голову, но не произнесла ни слова.

– Смотри, она даже не плачет.

Софи поджала под себя ноги.

– Долго она у нас будет?

– Она спит.

Потом мать посмотрела на меня, мои грязные штаны, и у нее в глазах промелькнул оттенок раздражения.

– Позавтракал?

– Да, кукурузными хлопьями. А пятна – я не виноват. Толстый и Марондесы, я имею в виду, их было трое, а потом я упал в грязь и…

– Ладно, ладно, не так громко. – Она оглядела малышку, подтянула повыше край одеяла. – Для этого существует стиральная машина.

Она показала в угол, на подставку с цветами. Ее сигареты лежали рядом с горшком.

– Прикуришь мне? Умеешь?

– Кто? Я? Конечно…

Софи спрыгнула с кресла.

– Подожди, я зажгу!

Мать уставилась на нее.

– Тише, черт побери, – прошептала она, – я рада, что она наконец-то заснула.

Софи оттопырила нижнюю губу, чиркнула зажигалкой. Пламя взмыло вверх. Я выдохнул дым, не закашлявшись, а когда передавал сигарету матери, она слегка улыбнулась, одним уголком рта.

– Каков плод, таков и приплод. Ничего не поделаешь…

Прежде чем затянуться, она провела большим пальцем по фильтру, а моя сестра открыла сумку, изучая пузыречки и баночки.

– Мамочка, – она обнюхала соску медового цвета, осторожно лизнула ее языком, – ты же хотела что-то сказать Юлиану.

– Правда? Я хотела? – Запрокинув голову, мать выпустила дым к лампе вверх. Потом подмигнула мне. – Так, про что это мы… Я что-то запамятовала. Не поможешь мне, Юли? Ты ведь знаешь, что я хотела тебе сказать?

Я ухмыльнулся, а она сделала еще одну затяжку. Малышка пошевелилась под одеялом, крохотные ручки, показавшись из-под края одеяла, беспорядочно замахали в воздухе, и сразу после этого она начала кричать, правда, не очень громко. И звучало это словно издалека, с каким-то хрипом, как голоса в телефоне, который мы раньше мастерили из консервных молочных банок и веревок.