Последний раз он видел мать, когда она забрала его из пансионата и увезла на несколько дней в Баварию. Сын был худым, осунувшимся, и это обеспокоило ее. Сама она выглядела постаревшей: лоб и уголки губ были помечены морщинками. Она не хотела отпускать его от себя. «Это очень опасно! — раздраженно вскрикивала она. — Чему тебя там учат? Рыть траншеи и чистить оружие? Разве это учеба? Твое место рядом со мной. В любом случае, войну Германия проиграла. А здесь ты сможешь ходить в нормальную школу и учить предметы, подходящие твоему возрасту».

Аксель протестовал, приходя в ужас от мысли, что его товарищи сочтут его дезертиром. И что она имела в виду, когда говорила «нормальная школа»? Разве он учился в ненормальной? Всю ночь Аксель не мог заснуть. Телефонный звонок отца положил конец спору: Аксель должен вернуться в пансионат. Он сел в поезд, предвкушая встречу с товарищами, но уже через несколько дней их забрали из школы и присоединили к отрядам народного ополчения. И тогда он понял, что реальная война совсем не такая, какой он представлял ее когда-то. Теперь, вспоминая слова матери, он осознавал, что предпочел бы оказаться рядом с ней.

Артиллерия и танки двигались по направлению к Рейхстагу, который находился не так далеко от того места, где был Аксель. Пригнувшись, он пересек авеню, обходя трупы. Парадные двери в отель были заложены камнями, поэтому он пошел к боковому входу со стороны Вильгельмштрассе.

Улица, где размещались главные правительственные учреждения, была в дыму. Дышать было трудно, легкие не справлялись с очисткой тяжелого, ядовитого воздуха. Рейхсканцелярию и бункер Гитлера, которые находились всего в сотне метров, защищали отборные войска СС, сформированные из иностранцев, в том числе дивизия СС «Карл Великий», состоящая из французов. Именно они несколько дней назад расстреливали мирных жителей, осмелившихся вывесить на балконах своих квартир белые флаги.

Непрерывно кашляя, он вошел внутрь здания. От былого величия заведения с его коврами, мрамором, фонтанами со слонами остались только воспоминания. Окна первого этажа тоже были заложены мешками с песком, чтобы защитить внутренние помещения от ударных волн. Ступеньки вели в одно из самых глубоких бомбоубежищ города, где укрывались дипломаты и высокопоставленные чиновники из окрестных министерств. Многочисленные раненые лежали просто на полу. Пламя свечей освещало блестящие от пота лица, изодранные мундиры и изувеченные тела, которые отражались в зеркалах. Врач в окровавленном переднике оказывал помощь солдату, который требовал сделать ему укол морфия. Аксель задрожал. Он уже жалел, что пришел сюда. Это место страданий не для него. Тут только мертвые и те, кто скоро умрет. Тут горечь поражения и мрак. Падающие с ног фельдшера и медсестры бродили между ранеными. По их усталым лицам было понятно, что они не спали уже несколько ночей. Присев на стул, плакала какая-то женщина, лицо которой было изуродовано ожогами.

— Заходите, садитесь, — раздался рядом мягкий голос, и кто-то взял его за локоть. — Снимайте каску. У вас есть еще раны, кроме этой, на голове? Хотите есть? Пить? У нас тут мало чего осталось, но постараемся хоть чем-то помочь.

Шапочка медсестры, из-под которой выбивались волосы, возвышалась на ее голове, словно корона. У говорившей были по-детски круглые щеки, вздернутый нос. Она осмотрела его озабоченно, как-то по-матерински, что было странным для такой молодой девушки. Аксель спросил себя, не прилетела ли она с иной планеты.

— Давайте, устраивайтесь здесь, — сказала она, пододвигая к нему табурет и забирая у него оружие.

Когда она сняла с него каску, кровь снова потекла на глаза, и Аксель стиснул зубы, чтобы не закричать.

— Мне очень жаль, но у вас открытая рана. Я сейчас почищу ее.

Она нахмурила брови, осматривая сомнительной чистоты перевязочный материал, разложенный на столе, потом приподняла юбку и оторвала полоску ткани, должно быть, от своей нижней сорочки. Аксель покраснел и отвернулся.

— Это сорочка моей матери, — улыбнулась она. — Она заставила меня надеть ее, и это оказалось весьма кстати. Теперь соберитесь, сейчас будет немножко больно.

Аксель издал стон, когда она стала обтирать окровавленную голову.

— По крайней мере, вы не потеряли дара речи! — пошутила она. — Надо обязательно наложить швы, вот только доктор пока занят.

— Можете и сами это сделать, — проворчал он.

— Это невозможно. Я не знаю, как. Я ведь начинающая, — сказала она на этот раз совершенно серьезно.

— А что там знать? Соединяете обрывки кожи и просто протыкаете их иголкой с ниткой, точно так, как зашивали бы порванную юбку. Главное, чтобы вы не попали мне в глаз, — презрительно проговорил он.

— Послушайте, молодой человек, я здесь не для того, чтобы выслушивать от вас нотации. Вы что, думаете, мы здесь шутки шутим? Да мне бы лучше сражаться с оружием в руках, чем сидеть здесь взаперти с кандидатами в покойники и ждать, когда придут русские и изнасилуют меня!

Она сверлила его взглядом, уперев в бока кулаки. «Какая она красивая!» — вдруг подумал Аксель.

— Извините меня, я сказал глупость. Мы все на нервах. Делайте так, как считаете нужным.

— Хорошо, — сказала она, перед тем как повернуться к нему спиной.

Аксель смотрел, как она пересекла холл и наклонилась к одной из своих коллег. Внезапно подали электричество, и несколько ламп, уцелевших на полуразбитой хрустальной люстре, осветили печальную сцену. Позади затрещал динамик радиоприемника. Повернувшись, Аксель стал крутить ручку настройки, стараясь попасть на новости. Все немцы прислушивались к сводкам верховного командования Вермахта, которые читал комментатор с металлическим голосом. Зал огласился траурным маршем Вагнера, потом голос произнес:

— Наш фюрер, Адольф Гитлер пал за Германию сегодня днем, сражаясь до последнего вздоха против большевиков на своем боевом посту канцлера рейха.

Аксель почувствовал, как кровь приливает к голове. Помещение заплясало у него перед глазами.

— Фюрер мертв! — крикнул какой-то солдат, поднимаясь. — Это конец!

— Господи, сжалься над нами! — завыла женщина, вторя другим рыдающим.

— Тем лучше. Значит, поживем еще! — жестко произнес чей-то голос.

Молодая ассистентка снова появилась перед Акселем. Она была бледна, сжатые губы превратились в тонкую полоску. Она опять схватила его за руку, но на этот раз крепко, и нагнулась к нему, словно боялась, что он исчезнет.

— Теперь счет идет уже даже не на часы, — сказала она. — Русские вот-вот будут здесь, и они не должны увидеть вас в обмундировании. Это очень опасно.

Аксель опустил глаза на свой мундир цвета зеленых оливок и разноцветные погоны. Он хотел сказать, что это униформа не Вермахта, а пансионата, и что он ею очень гордится, но девушка, не дав ему опомниться, принялась сдирать эмблему ополчения, потом стала снимать с него пальто. Подросток чувствовал себя настолько растерянным, что безропотно подчинился.