— Добро пожаловать в Стокгольм, — подытоживает Альма, — Что ж, будем отдыхать и наслаждаться жизнью.

Тем временем Бу громко, со старательностью астматика, сморкается и, прочистив нос, принимается расспрашивать меня о всяких академических новостях. Интересуют его главным образом свежие разводы и увеселительные загородные прогулки наших знакомых профессоров. Держится Лунеберг до странности отрешенно и рассеянно — как пояснила Альма, ему вообще не следовало тратить время на приятельские посиделки в кафе. Октябрь — нобелевский сезон. Бу сейчас надлежит заглатывать пачки иностранных романов плюс подкармливать сомнительной информацией ненасытную прессу.

Официант вдруг приходит в движение, с летаргической неторопливостью берет курс на наш столик и кладет на него меню в захватанном кожаном переплете, украшенном изображением умирающего Стриндберга. Изучайте, мол, если уж вам так хочется. Однако Лунеберги, исполненные решимости отомстить, игнорируют беднягу (такова она, бескровная северная месть). У меня же мелькает крамольная мысль попросить у него пепельницу. Промелькнула и исчезла: слишком велик риск, что здесь, как и в Калифорнии, курение постыдно и я паду под бременем общественного осуждения. Альма стряхивает перхоть с лацканов мужнего пиджака, откидывается на спинку стула и спрашивает, как мне нравится Стокгольм. Я понимаю, что нельзя упускать удобный случай. И начинается следующий разговор:

Я: Я посвятил день философии…

ОНА: Не сомневаюсь, что вы побывали на «Вазе»…

Я: Побывал. Но потом Декарт поставил меня перед дилеммой…

ОН: Позвольте заметить, вы неплохо выглядите. Ведь вам, постойте-ка, уже за шестьдесят?

Я (вру): Ну, не совсем…

ОНА: Мы знаем, сколько вам лет. Это же можно прочесть на первой странице вашей книги.

ОН: Не стоит верить всему, что написано в книгах.

Я: Особенно в моих.

ОНА: Не люблю книги, которым нельзя верить.

ОН: Однако перейдем к делу. Возьму на себя смелость посоветовать вам селедку. Здесь ее отменно готовят.

ОНА: О да! Остановите свой выбор на селедке. Ее вкус вы не забудете до конца жизни.

Я: Селедку я сегодня уже ел. Попробую лучше спагетти. И бутылочку пива, пожалуйста.

Пауза. Ошеломленные лица.

ОНА: Пиво?! Вы собираетесь пить пиво?

ОН: Nej, nej, шведы не пьют. Для шведов алкоголь — серьезная проблема.

Я: Что-то не пойму, о чем вы?

ОНА: Это вам не Финляндия. Мы — викинги — легко возбудимы. Алкоголь дурно действует на нас, как и крепкий кофе. Для людей с неустойчивой психикой это очень вредные вещи. Бу, у тебя на пиджаке опять перхоть.

Я: Тогда воды, пожалуйста.

ОНА: И селедку, правильно?

Я: Вообще-то я заказал спагетти.

ОНА: Насчет воды это вы правильно решили. Но что касается селедки… мне кажется, раз уж вы приехали в Швецию…

ОН: Декартова дилемма, говорите? Полагаю, вы имеете в виду проблему умственного и телесного…

Я: Моего ума и его тела. Я весь день искал, но так и не нашел…

ОНА: Ваш ум?

Я: Его тело. Я был уверен, что Декарта похоронили в Стокгольме.

ОНА: Jo, jo, вы совершенно правы.

ОН: Ну, не совершенно, а только наполовину.

ОНА: Разве может одна его половина быть правой, а другая нет?

ОН: Очень даже может. Отчасти он прав, отчасти нет. Декарт действительно скончался в Стокгольме, и королева Кристина приказала похоронить его в Королевском кафедральном соборе. Не сомневаюсь, что вы уже осмотрели этот памятник архитектуры.

Я: Осмотрел. Но Декарта там нет.

ОН: Nei, nej. Собор-то — лютеранский. А Декарт был католиком. К тому же в Швеции у него было много врагов. Они бы ни за что не допустили его погребения в Королевском соборе.

ОНА: В католической церкви вы тоже побывали?

Я: Побывал. Но там его тоже нет.

ОН: Nej, потому что католики считали его вольнодумцем. Ватикан запретил его произведения. В конце концов пришлось похоронить его в неосвященной земле вместе с самоубийцами.

Я: Многолюдное, должно быть, местечко: мне начинает казаться, что самоубийц в Швеции — избыток.

ОНА: Понимаете, климат нам не подходит. Мы созданы, чтобы наслаждаться ясным небом и солнечным светом. Но солнца в Швеции катастрофически не хватает. Летом нам еще кое-как удается быть счастливыми. А зимой иллюзии рассеиваются и ужас жизни предстает перед нами во всей своей неприкрытой наготе.

ОН: Там же похоронен Улоф Пальме. Советую сходить посмотреть.

Я: И там я найду могилу Декарта?

ОН: Nej, nej. Останки его потом вырыли и перевезли в Копенгаген в медном гробу длиной семьдесят сантиметров.

Я: По-моему, он был гораздо выше.

ОН: От него мало что осталось. Видите ли, он превратился в нечто вроде святого, светского святого. Его кости просто-напросто разворовали.

Я: Значит, придется ехать в Копенгаген.

ОНА: Что ж, Копенгаген — красивый город. Только Декарта там, конечно же, нет.

Я: Ну конечно.

ОНА: Французы боялись, что англичане выкрадут останки, чтобы обострить политическую ситуацию. Поэтому они снова откопали их, положили в гроб и отправили во Францию. Но на таможне гроб задержали.

Я: Наркотики?

ОН: Нет, книги. Атеистические книги. В гробах часто провозили контрабанду. В конце концов дело с таможней уладили и останки Декарта прибыли в аббатство Сен-Виктуар. Вольнодумцы хотели устроить новую похоронную церемонию, но церковь запретила.

Я: И там, в этом аббатстве, находится могила Декарта?

ОН: Ничего подобного (поднимает свой стакан с водой). Позвольте предложить тост. За ваш приезд к нам, в Швецию! Skal!

ОНА: Jo, jo, skal!

Я: Да, да, skal! Но где же все-таки Декарт?

ОН: Во время революции, когда аббатство было разрушено, Декарта откопали снова. Революционеры хотели перенести его в Пантеон, построенный по проекту архитектора Суффло и только-только получивший статус государственной усыпальницы для великих людей прежнего режима. Теперь якобинцы решили положить туда и героев разума: Мирабо, Руссо, Вольтера…

ОНА: Помните, как переносили останки Вольтера? Какая была процессия, какой величины гроб… На улицах актеры играли его пьесы. До центра Парижа кортеж добирался больше семи часов.

ОН: Имелось в виду, что это символизирует триумф Разума. Вы знаете, что во время революции даже собор Парижской Богоматери переименовали в храм Труда и Разума?