– Джей! – крикнула я сыну. – Поеду в «Пирсон», найду Рут!

– А мой футбол? Кто меня отвезет на тренировку?

– Я успею, – пообещала я, уже выбегая из дверей.

В эйфории успеха я пролетала милю за милей на безрассудной скорости, пока впереди не показался незатейливый указатель «Конюшен Пирсон» – деревянная дощечка, болтающаяся на ржавых цепях. Я свернула на разбитую проселочную дорогу, что с полмили петляла по лесу и наискось пересекала мелкий ручей перед самыми пастбищами. Речушка с каменистым дном приводила в неизменный восторг детей – еще бы, ведь чтобы попасть на поля, надо было взметнуть фейерверк брызг.

Бетти и Слоун заканчивали третий класс. Они обожали бывать на конюшнях и умоляли Рут брать их с собой, когда она ездила туда во второй половине дня, что случалось нечасто. Помимо игр в ручье и на полях, помимо морковок, которые они на вытянутых ладошках храбро подносили к лошадиным мордам, была еще и Наоми Пирсон, молодая коренастая женщина, которая владела конюшнями, тренировала Рут и держала на столе своего кабинета вазу со сластями для лошадей. Они любили Наоми.

– А до каких пор наезднику требуется тренер? – поинтересовалась я как-то у Рут. – Ну, научилась ты сидеть верхом и преодолевать препятствия – что еще остается, кроме как упражняться?

– Советы специалиста нужны всегда, – ответила Рут. – А Наоми – лучший тренер в округе.

О талантах своего тренера Рут говорила с неизменным восхищением, но Наоми я, в сущности, не знала. Что-то в этой женщине вызывало во мне легкое недоверие; впрочем, возможно, у нас просто было очень мало общего. Она редко приезжала в город, а жила рядом с конюшнями в навечно припаркованном автофургоне, компактное нутро которого детей тоже завораживало. Притягательность природы и неограниченной свободы, даже тесного уюта дома на колесах, – эти соблазны я понимала и была рада, что девчонкам они доступны. От вида Рут, во весь опор скачущей на лошади, захватывало дух: мягкие движения, полное слияние с животным. Но сама я из запоздалого скаутского страха так никогда и не оценила лошадей и верховую езду.

В тот единственный раз, когда Рут уговорила меня покататься вместе с ней, я выбрала шотландца с глуповатой мордой, который нисколько не возражал, пока Наоми его седлала. Однако я недооценила тупое животное. Несмотря на все мои старания -я злобно орала, колотила ногами по его бокам, дергала за поводья, – пони невозмутимо добрел до ближайшей рощи, где под ветвями низкорослой яблоньки и сбросил меня, аккуратно и сознательно, на подгнившую подстилку из падалицы. Израненная, липкая и униженная, я сдалась на третьей попытке вернуться в седло, наотрез отказавшись от предложений хохочущей Рут испытать другую лошадь. Наоми тоже смеялась, но за ее смехом я уловила презрение к дилетанту.

«ТЫ УЖЕ ОБНЯЛ СЕГОДНЯ СВОЮ ЛОШАДКУ?» – вопрошала наклейка на бампере машины Рут.

Как вообще можно любить лошадь? Как можно обнимать и ласкать огромного, мощного зверя, который способен тебя умышленно искалечить и даже убить? Как можно любить животное, которому хватает ума учуять страх человека и действовать исходя из этого страха; животное со смертельно опасными, как пушечные ядра, копытами и колоссальными зубами, длиной и цветом смахивающими на клавиши старого пианино? Мне не понятен замысловатый язык седел, уздечек и поводьев, подпруг, мундштуков и ремней, мастей, крупов и челок. В лошадях я люблю лишь их запах, приятный, чуть плесневелый аромат сухого сена, конюшен и кожаной упряжи, – теплый и пряный, почти человеческий запах.

За ручьем дорога сужалась почти до тропинки, бегущей по лугам до далекой каемки вечнозеленых кустов. Пейзаж в рамке беленых изгородей поражал классической пасторальной красотой. По одиночке, прямо на солнышке или сгрудившись в тени древних дубов, щипали траву две дюжины лошадей -шеи грациозно изогнуты, хвосты лениво отгоняют надоедливых мух. Ни мое появление, ни поднятые колесами машины клубы пыли не нарушали безмятежность животных. Я ехала дальше, рассчитывая найти Рут с девочками на одном из трех кругов для выездки неподалеку от конюшен. Однако, если не считать разновысотные барьеры и искалеченные копытами кусты в центре, круги были пусты.

Я затормозила на утрамбованном пятачке импровизированной парковки, между «универсалом» Рут и открытым красным джипом Наоми, за долгие годы выгоревшим до телесного цвета. Душный кабинет Наоми, со стенами и полками сплошь в наградных лентах и призах, тоже оказался пуст. Офис вплотную примыкал к конюшне, и я двинулась по тусклому пыльному проходу, где все стойла пустовали, пока их жильцы насыщались на пастбище.

– Рут! – позвала я. – Бетти! Слоун! – И наконец: – Наоми?

С противоположного конца коридора донесся какой-то шум, я развернулась и пошла назад, на ходу читая таблички с кличками лошадей у каждого стойла – грубо вырезанные в дереве и украшенные обжигом буквы. Вечернее развлечение Наоми, не иначе, в приступе стервозности отметила я.

На выходе из конюшни меня на миг ослепил сноп света из распахнутой двери. А то, что открылось за дверью, парализовало.

Медношерстная кобыла была распята в центре круга. Распята – в буквальном смысле. Свинцовые вожжи, натянутые на подпорки, фиксировали ее голову, и лишь громадные серые глаза с желтоватыми белками стреляли в разные стороны. Гигантский язык то и дело ощупывал металл шипованной распорки, едва не протыкавшей нежную плоть губ. Подобные кандалам цепи, охватывающие лодыжки задних ног кобылы, тянулись к железному столбу, отчего ее передние ноги неестественно распластались. Хвост подхвачен и жалким мешком привязан к крупу. Неподвижное, скованное, животное издавало рвущие сердце вопли.

В поле зрения появилась Рут с обернутым тряпкой прутом в руке. Небрежно хлопнула прутом по заду кобылы и гаркнула:

– Отлично! Теперь от нее пахнет так, что ему не устоять! Ведите!

– С дороги! – прозвучал голос Наоми. – Стань поближе к ее голове. Наш мальчик возбужден и опасен.

Из дальнего, невидимого для меня края, пятясь мелкими шажками, в круг вышла Наоми, с явным трудом и всяческими предосторожностями ведя за собой другую лошадь.

Жеребец был грандиозен. Упираясь, вставая на дыбы, угрожающе прядая ушами, он бил копытами, фыркал и сопротивлялся все то время, пока Наоми подтягивала его к распятой кобыле.

Гигантские копыта вырывали комья из земляного пола, а из мощного корпуса жеребца вдруг вывалился немыслимых размеров член. Торчащий шланг из плоти толщиной превосходил среднее запястье, был ярко-розов, раздут и вульгарен. Пока я, онемев, следила за разворачивающимся передо мной спектаклем, жеребец дергался взад-вперед перед раздвинутыми задними ногами кобылы, задевая выпуклыми коленями ее дрожащий круп. Наконец рванул вверх, тяжело и неуклюже оседлав скованную кобылу.

И тут я их увидела. Наших девчонок, в футболочках, с трогательными хвостиками. Тоненькие ручки и ножки накрепко прицепились к шаткому заграждению, распахнутые глаза светятся натугой осмысления, рты раскрыты от ужаса.

– Рут! – завопила я, обретя наконец голос. – Рут! Не надо!