доверенные ветру. Воздух соткан из тонких нитей,

которые иногда рвутся. Мы умеем читать небо,

находить послания, связывать разорванные нити

и исправлять траектории судьбы,

чтобы создавать совершенные мгновения.

— Всем хорошего понедельника! — начала Моретти, входя в класс.

Она всегда так говорила в понедельник утром, будто провела все выходные в ожидании минуты, когда наконец войдет в класс и произнесет эту бессмыслицу. Кому может быть хорошо в понедельник утром? Мысль о целой неделе уроков впереди способна стереть улыбку с любого лица. Только не с силиконовых губ Моретти. Правда, был в классе еще один человек, который, казалось, никак не ощущал гнета понедельничного утра: Лючия. Обычно она одна и отвечала на приветствие Моретти, весело произнося в тон учительнице: «Спасибо! Вам тоже!» Но в то утро молчала даже Лючия. Моретти расстроилась.

— Что с тобой, Де Мартино? — спросила она на перемене. — Ты такая задумчивая…

Лючия всю ночь думала об Ансельмо и о том, как Эмма собиралась раскрыть его тайну. Им нужна была помощь Греты, и Лючия очень боялась, что они никогда не смогут ее убедить. Будешь тут задумчивой, когда в голове столько мыслей, но ее заботливая училка была последним человеком, которому Лючия доверила бы свои переживания. Впервые в жизни Лючия опустила глаза, и, чувствуя, как слова застревают в горле, солгала:

— Все хорошо.

Потом повернулась спиной к Моретти и вдруг припустила по школьному коридору, ощущая странную эйфорию.

Эмма ждала ее на лестнице, ведущей во двор:

— Давай скорее!

На небольшом клочке земли перед школой росла робкая весенняя трава, особенно хорошо прореженная у скамеек, на которых сидели шумные школьники. Грета стояла одна под портиком из обшарпанного цемента, прислонившись к колонне и глядя в небо.

— Мне кажется, она не согласится. Вот увидишь! У нее сегодня лицо вредины, — волновалась Лючия.

Эмма продолжала энергично двигаться в направлении портика:

— Ты меня недооцениваешь.

Взгляд, которым их встретила Грета, вряд ли можно было назвать ободряющим.

— Знаешь, мы поговорили с той девушкой… — начала Эмма.

Грета почувствовала уже привычную боль и пустоту в животе. Она ничего не хотела знать. Ни об этой девушке, ни о ком другом.

— Она не его девушка, она его даже не знает, — продолжала Эмма.

Незнакомое радостное чувство заставило Грету вскинуть голову, как будто кто-то осторожно прикоснулся к ее подбородку и приподнял его вверх, чтобы заглянуть ей в глаза.

— А что было в конверте?

— Фотография.

— Вы ее видели?

— Да, но это не важно.

Эмма вкратце пересказала историю фотографии, которую Ансельмо подбросил в самый нужный момент, перевернув жизнь и ближайшие планы Бахар. А потом подробнее остановилась на таинственной комнате в веломастерской, доверху заполненной такими письмами и конвертами.

— В этом месте происходят странные вещи, и я хочу понять, что все это значит. Мы должны вернуться туда, все втроем. Вы будете отвлекать Гвидо и остальных, а я попытаюсь разузнать, что они скрывают.

— Ты пойдешь с нами? — с улыбкой спросила Лючия. — Ты можешь привезти свой велосипед, я — свой.

Нет, она не вернется в мастерскую. Не сейчас и не для того, чтобы помогать в расследовании Эмме Килдэр, думала Грета, слыша, как кто-то ее голосом произносит «Да».

— Ну что это за нытье! — запротестовал Шагалыч, притормаживая у мастерской.

По радио передавали торжественную симфонию, и казалось, что в стенах спрятался целый оркестр, который вот-вот перевернет все вокруг ударами смычков и грохотом труб. Гвидо широко улыбнулся, приветствуя художника взмахом перепачканной в масле руки. Он и не рассчитывал на то, что паренек, рисующий поросят на своем велосипеде, поймет Малера.

— А те девочки с ржавым велосипедом не приходили? — спросил художник.

Гвидо покачал головой:

— Пока нет.

И тут, будто материализовавшись после его слов из воздуха, на пороге возникли те самые девочки. Повисло неловкое молчание, потом вперед выступила Лючия, ведя за собой такой жалкий драндулет, что Шагалыч не выдержал и громко рассмеялся. В этот самый момент закончилась Первая симфония Малера, и из радио в мастерскую ворвались бурные аплодисменты.

— Спасибо за теплый прием! — поблагодарила Эмма, поклонившись как примадонна.

Лючия обвела все вокруг потухшим взглядом. Ансельмо снова нет.

— С возвращением! — приветствовал их Гвидо.

— Копались на старом чердаке? — пошутил Шагалыч, кивая головой на «Грациеллу».

— Именно так, — солгала Эмма. — Как вы думаете, его можно отремонтировать?

Шагалыч вытянул вперед руки и повертел растопыренными пальцами перед носом девочки, посмевшей усомниться в его искусстве:

— Видишь эти руки?

Эмма кивнула.

— Это руки художника, — продолжал урок Шагалыч. — А ты знаешь, на что способны руки художника?

— Нет. А ты знаешь?

— Они берут скатерть — и превращают ее в картину, подходят к стене — и превращают ее во фреску, бьют по булыжнику — и превращают его в статую!

— А что такое «булыжнику»?

— Ты что, не знаешь, что такое булыжник?

— Нет, не знает, она иностранка, — объяснила Лючия.

— Это старый велосипед? — попыталась угадать Эмма.

— Нет, старый велосипед — это колымага.

— М-м-м. Что-нибудь большое, вроде памятника?!

— Нет, это обелиск.

— Тогда что это?

— Булыжник — это камень. Просто камень, иностранка, понимаешь? Ладно, посмотрим, что можно сделать с этой колымагой.

Шагалыч тут же принялся за дело; владелица велосипеда решила ему помочь, а ее подруга-иностранка наблюдала за работой, держась на расстоянии.

Грета все еще стояла на пороге мастерской, оглядывала большую комнату, заставленную велосипедами, и не смела войти. Ее словно парализовало. Шаг вперед — и она может снова увидеть Ансельмо, шаг назад — и она рискует никогда больше с ним не встретиться.

— С возвращением! — повторил Гвидо. — Проходи, не стесняйся.

Взяв рабочие рукавицы, он протянул их девочке:

— Работу нельзя бросать…

— …на полдороге, — закончила фразу мастера Грета.

Она ухватилась за перчатки, словно за руку, протянутую ей над пропастью, и протолкнула Мерлина в двери. Закрепив велосипед на подставке, Грета надела рукавицы и оторвала наждачной бумаги, чтобы закончить брошенную работу. Она присела перед велосипедом, одной рукой держась за раму, но едва начала скрести ржавчину, как заметила силуэт, нарисовавшийся в прямоугольнике света на пороге. Он неподвижно замер, держась за руль велосипеда и не решаясь сделать шаг вперед, как она несколько минут назад… На обеих ручках руля висело по большому пакету с продуктами. Знакомая картина. Грета сама слишком часто вот так же приезжала домой, чтобы теперь стоять ничего не сделав. Она подошла к Ансельмо и, не говоря ни слова, взяла пакеты. Велосипед зашатался, освободившись от ноши. Ансельмо подался вперед, чтобы удержать его, и его лицо оказалось напротив лица Греты. Она почувствовала запах ветра и дороги, тепло кожи, раскаленной от быстрой езды, и его дыхание так близко, что мир вокруг стал виден как через запотевшее стекло.