кажется, что для актера вы не очень хороши в сокрытии собственных чувств. Смерть Татьяны стала для вас настоящим ударом. Вы искренне скорбели. А что остальная труппа? Митрофан Федорович думал лишь о том, чтобы вовремя открыть театр. Другие актеры недостаточно скорбят. Селезнев – так вообще отвратителен. А тут еще и арест Осипа Эдмундовича…

Константин печально цокнул языком.

– Будьте откровенны, Родион Герасимович. Вы же не считаете, что господин Вайс убил Татьяну, ведь так?

Сурин попытался что-то ответить, но вместо этого уронил подбородок на грудь и отрицательно покачал головой.

– Именно это вас так разъярило! Вы уверены, что Осип Эдмундович невиновен. Что Селезнев оговорил его. А это значит, что дело будет закрыто, в тюрьму отправится безвинный человек. Но – и для вас это самое страшное – настоящий убийца Татьяны останется на свободе.

Родион кивнул. Его плечи легонько подрагивали от рыданий. А Константин вкрадчиво продолжил.

– Открою вам секрет. Только вам. Это останется строго между нами, – он доверительно придвинулся еще ближе. – Я тоже не верю, что Осип Эдмундович – наш убийца. Но для того, чтобы это доказать, мне нужна ваша помощь. Вы должны быть откровенны со мной. Кристально чисты. Рассказать все, что вы знаете. Что думаете. Ради Татьяны. Вы готовы на это пойти?

Родион поднял на сыщика мокрые от слез глаза и вновь кивнул, на этот раз более уверенно.

***

Если Павел Руднев чего и не любил, так это безделья и ожидания. Вернее, не так – побездельничать он любил, но это тоже было своего рода занятие. Посидеть в беседке с книгой. Меланхолично попить чаю. Полежать с утра в постели, никуда не торопясь. Но вынужденное безделье? Нет, от этого его тело буквально зудело, ноги нетерпеливо притоптывали, а руки не находили себе места.

После дуэли ему-таки пришлось вернуться в гимназию и отвести положенные уроки. Даже не самые внимательные ученики заметили, что в этот день всегда собранный и увлеченный учитель вел занятия вяло, словно по инерции. Его мысли явно витали где-то в другом месте.

Стоило последнему уроку закончиться, как Павел быстро собрался и отправился в Александровскую больницу, где рассчитывал застать Селезнева. Однако там ему сказали, что актеру просто перевязали руку и отправили домой. Это несколько сбило его планы. Заявиться к Селезневу домой? Одному? Без полицейского сопровождения?

«Почему бы и нет?» подумал Руднев. В конце концов, он же поучаствовал в спасении жизни актера. А значит ничего не мешает ему нанести дружеский визит и справится о здоровье!

Именно так Павел и оказался вновь перед доходным домом на Лосиной. И если в первый раз солнце еще только вставало, то на этот раз улицу уже окрашивал оранжевый закатный свет. Терпко пахнущий керосином фонарщик, не торопясь, разжигал фонари, стоящие, на вкус Руднева, слишком далеко друг от друга. Павел справился у дворника, сидящего в своей каморке на цокольном этаже, дома ли Селезнев. Получив утвердительный ответ, учитель поднялся на второй этаж и постучал в дверь. К его удивлению, от несильного удара та отворилась. Руднев нерешительно застыл на пороге.

– Григорий Никифорович, вы здесь? – спросил он. Из темной квартиры не донеслось ни звука. И что-то подсказывало Павлу, что актер не просто так забыл закрыть дверь. Любопытство со страхом вновь начали привычную борьбу. Страх победил. Хотя Руднев и решил для себя, что руководствовался он исключительно благоразумием. Поэтому Павел спустился обратно, предупредил дворника, кликнул городового на углу с Дворцовой, и втроем они вернулись обратно к квартире Селезнева.

В коридор троица вошла осторожно, с опаской. Путь им освещала принесенная дворником керосиновая лампа. Гуськом они прошли в гостиную, где в оранжевом свете им предстало лежащее на полу тело хозяина. Остекленевшим взглядом Селезнев смотрел куда-то под потолок. Из его груди слева торчала рукоять ножа.

Глава девятая

«Военные советы»

– Итак, буквально за один день мы проделали путь от практически раскрытого убийства до второго покойника, – чиновник особых поручений Василисов оперся кулаками о стол и мрачно взирал на вытянувшегося по струнке перед ним Черкасова. – Не говоря уже о дуэли. И его превосходительство желает знать, как такое могло произойти.

Под «его превосходительством», конечно же, подразумевался непосредственный патрон Василисова, губернатор Долгово-Сабуров. А раз уж делом заинтересовалось столь высокое начальство, то дела сыщиков были плохи. Василисов тем временем уселся и уже более спокойным голосом продолжил:

– Пристав Богородицкий уже представил свой доклад полицмейстеру. В моем присутствии, конечно. Сергей Иванович утверждает, что смерть Селезнева никак не связана с убийством актрисы Филимоновой, а явилась прискорбным следствием конфликта или неудавшегося ограбления. Очень удобная версия для господина пристава. Ведь основания желать смерти Селезневу были у Вайса и Сурина, а оба указанных лица находились в момент убийства находились под присмотром полиции. Вместе с тем имеется нежелательное последствие. Обвинение в адрес Осипа Эдмундовича Вайса строилось, во многом, на наличии свидетеля, но сейчас этот свидетель мертв. Лично я Богородицкому не доверяю, иначе бы не выделял вас и квартального Гороховского. Но Юрий Софронович кажется мне скорее человеком дела, чем мыслителем. А посему мне крайне интересно услышать вашу версию произошедшего.

И он принялся выжидающе разглядывать пришедшего на доклад коллежского регистратора.

***

Новости о новом убийстве застали Константина совсем недалеко от дома Селезнева. Он как раз заехал в тюремный замок на Ярмарочной площади чтобы проведать Вайса. Встреча состоялось в промозглой подвальной камере с окошком на одном уровне с землей. Режиссера определили в одиночный каземат. Отчасти чтобы способствовать раскаянию, отчасти – из жалости, ведь Осип Эдмундович явно не вписывался в общество, занимающее общие камеры.

Состояние Осипа Эдмундовича крайне опечалило коллежского регистратора. Щупленький режиссер выглядел еще более исхудавшим и изможденным, постоянно заходился в приступах хриплого кашля, а на под глазом у Вайса красовался внушительного вида синяк.

– Бог мой, кто это вас, Осип Эдмундович?

– Упал, – ответил Вайс, пожав плечами.

– Полно вам!

– Упал, – упрямо повторил режиссер, но затем позволил себе чуть лукавую улыбку, осветившую его лицо. – Упал, а ваш коллега Шалыгин помог мне подняться.

Константин только поморщился, уловив намек Вайса. Он мог бы попытаться устроить разнос тюремной охране, но как-то повлиять на главного помощника пристава было не в его власти.

– О чем он вас спрашивал?

– Ничего оригинального. Утверждал, что у вас появился свидетель, который докажет мою вину. Требовал признаться. Но я не вижу в этом ни малейшего смысла. Понимаете, кто бы ни был этим свидетелем – он врет. И я знаю это потому, что не совершал того,