рассказывал тебе про этого парня, когда мы обедали в Chez Panisse[22], помнишь? Я говорил, что учился в школе с мальчуганом, который работал там официантом и в которого были влюблены все мамаши наших учеников. А потом он просто исчез. И вот этот парень.

– Я Эдгар Фальк. – Фальк протянул руку.

Столарски изучающе оглядел ее, словно не зная, что с ней делать. Его руки были засунуты в карманы, и он медленно вытащил правую. И хотя рукопожатием с другом его детства обменивался Фальк, Бруно отчетливо вспомнил прикосновение вялой и скользкой, как лапка у крысы, ладони Столарски.

– Кит, – представился тот. – А это Тира.

Женщина протянула руку, и Бруно немного помедлил, прежде чем взяться за теплую и сильную ладонь и пожать.

– Тира Харпаз, – произнесла она.

Интересно, Тира назвала свою фамилию в пику невоспитанному Столарски? Если и так, то это его отнюдь не смутило.

– Что за гребаная дыра, можешь мне сказать? – обратился он к Бруно.

– Ты про «Сигарный клуб»?

– Ну да. И про «Марина Бэй Сэндз», и про Сингапур, про всю эту хрень.

– Я так и подумал. – Бруно выпустил руку Тиры Харпаз и поднялся со стула. – Прошу, садитесь, что будете пить? – Он старался вести себя в соответствии с любой легендой, которая сложилась о нем в средней школе Беркли. Столарски и Фальк имели возможность наблюдать, каждый со своего ракурса, как Бруно шел к единственному достижению в жизни – своей личности. И он не опасался, что оба начнут сравнивать свои наблюдения, потому что всегда был идеально последователен. А вот для женщины Бруно был готов дать эффектное представление, потому что она была новым пустым экраном, на который он мог бы себя спроецировать.

– Не, присядь! Я сам куплю выпить. Хочу тут осмотреться. Вам что взять?

– То же самое – пиво, которое называется «Тайгер». Я пойду к бару с тобой. Мисс Харпаз, прошу вас… – Бруно выдвинул стул.

Фальк махнул рукой над своим стаканом, в котором, Бруно это знал, был налит клюквенный сок с содовой.

– Я тоже буду «Тайгер», – произнесла Тира Харпаз, опускаясь на стул.

– Вы остановились в «Сэндз»? – поинтересовался Бруно, невинно вынуждая Столарски и его спутницу прояснить их отношения. Если они не пара, то это станет ясно из ответа. «Я знаком с вашим спутником с тех самых пор, когда у него волосы росли только на голове», сообщил он глазами Тире Харпаз. Готов поспорить, что сейчас волосы у него растут во многих местах тела.

– В этом клоповнике? Никогда! – фыркнул Столарски. – Я бы там чувствовал себя как крыса в клетке у зоопсихолога.

При слове «крыса» Бруно инстинктивно сжался. Неужели Столарски прочитал его мысли? Но тот как ни в чем не бывало продолжал разглагольствовать:

– Мы в «Раффлз». После муравейников в Таиланде и на Шри-Ланке мы решили, что пора переключиться на маленькие пятизвездники. Этот отель – просто кайф, там все пропитано духом Киплинга.

– Неудивительно, – ввернул Фальк. – Он ведь там жил.

Столарски снова запнулся, мысленно оценивая Фалька. Бруно даже ему посочувствовал. Он вспомнил свое первое впечатление о Фальке, когда познакомился с ним в великосветском клубе «Уайтс» в Лондоне. Бруно оказался там по прихоти английского пэра, из которого он вытряс более тридцати тысяч фунтов и которому просто захотелось посмотреть, как Бруно проделывает то же самое с его друзьями, посчитав это достойной компенсацией своего проигрыша. Великосветские приятели пэра изрядно развеселились, когда Фальк был представлен Бруно как «другой американец». Бруно тогда поразило, что, несмотря на крашеные и явно налаченные волосы и нарумяненные щеки, Фальку на вид можно было дать хорошо за шестьдесят, и смахивал он на стареющую, но изо всех сил молодящуюся «королеву».

Теперь же, спустя десять лет, Фальк, кажется, не постарел ни на день. Бруно давно понял, что эта маска театра кабуки и есть истинное лицо Эдгара, и никогда не пытался под нее заглянуть. И чем дольше Бруно знал Фалька, тем меньшую значимость приобретало его первое впечатление о нем: Фальк внешне не старел и, может быть, даже не был «королевой». Но Бруно знал точно, что в глазах других Фальк представлялся именно таким, чем и пользовался.

– Да, естественно, – произнес Столарски.

И, судя по его виду, решил не озвучивать следующую мысль. Вместо этого он развернулся и в сопровождении Бруно направился к бару, оставив Фалька и Тиру Харпаз у сверкающего столика.

– Черт, ничем не лучше «Будвайзера», – изрек Столарски, отпив изрядный глоток «Тайгера» из стакана Тиры.

Он сделал это у бара, не обращая внимания на пришедшего в замешательство бармена и не спеша отнести пиво своей спутнице или любовнице. Себе же он заказал двойную порцию водки «Грей гуз магнум» и торопливо запил ею разочарование от азиатского пива, оставившего полоску пены на седой щетине его верхней губы.

– Каждый народ нуждается в своем «Будвайзере»! – заметил Бруно.

– Ладно, ладно. А теперь слушай меня, Флэшмен, – сказал Столарски. Он заговорил так, словно они довольно долго, многие годы, откладывали важный разговор. – Надо расставить точки над i.

– Флэшмен?

– А то ты не помнишь, как подсадил меня на эти книжки в школе. Джордж Макдональд Фрейзер[23], забыл? Флэшмен, трус, негодяй и прохвост? Да ведь ты всю свою жизнь старался копировать этого героя. Черт побери, это было ясно уже в одиннадцатом классе.

Бруно сейчас смутно помнил книги Фрейзера. Ему было куда интереснее понять, как этот человеческий огрызок, эта развалюха, этот ходячий драндулет умудрился выработать иммунитет к смущению.

– У меня сохранилась вся подборка первых изданий, приятель. Я вспоминаю о тебе всякий раз, когда открываю одну из его книжонок. Ну, и кого ты чуть не убил за свой смокинг, а, Алекс? Только, умоляю, не говори, что ты милый друг этого престарелого гомика.

– Прости, что?

– Мне надо перевести? Ты его, как бы это сказать, содержанец?

– Ну и словечко!

– Так признайся: да или нет! Ты – протеже Либераче[24] или нет?

– Нет, – отрезал Бруно, не испытывая ни капли стыда. Уже не в первый раз он слышал такое предположение. И если Столарски ему не поверил, то и это случилось не впервые.

– Значит, он твой куратор из ЦРУ? Ты собираешься провернуть здесь какую-то грандиозную операцию? – Притом что Столарски говорил нарочито сардоническим тоном, его вопрос требовал ответа. Точно таким же был его тон – не только сардоническим, но и ультимативным, – когда он то ли в двенадцать, то ли в тринадцать лет расспрашивал Бруно о его опыте общения с девочками. Вот так, вызвав массу ассоциаций, этот доходяга,