шанс. Это неизменно поражало Бруно, хотя он часто не мог понять, утомляло его это или будоражило. Но Тира оказалась случаем из ряда вон выходящим.

– Я уверен, вы были пугающе прекрасны! – проговорил он.

– Видели бы вы меня до этого загара. В Таиланде мужики на меня пялились, точно я радиоактивная. Наверное, то же самое чувствуют натуральные блондинки.

И все же она так и не сказала самого главного. Вообще мало кто это делал без посторонней помощи.

– А вы в самом деле секс-туристы? – спросил Бруно с невинным видом. – Или вроде свингеров?

Вопрос звучал бы глупо, если бы до этого Кит Столарски и Тира Харпаз не рассыпали перед ним сто намеков.

– Ха! – Ее короткий смешок напоминал лай морского котика.

– Что? – Ему показалось, что он воскликнул словно извиняющимся тоном.

– Дело в том, что там, откуда я родом, а именно в Сан-Франциско, в двадцатом веке, или, кажется, сейчас уже двадцать первый, мы используем термин «открытые отношения». И на вопрос, который вы мне задали в такой уклончивой манере, я бы ответила: «Ну да, наверное, иногда, это так и есть». Кит в основном занимается тем, что ему нравится, а я к этому отношусь по-разному и достаточно спокойно. Но, Александер, я уж точно не свингер. Я даже не уверена, встречала ли я когда-нибудь настоящего свингера, но точно не под таким названием. Боже, эта бурда похожа на кленовый сироп. – Тира уже выпила полстакана ледяного кофе, который в середине ее монолога принесла официантка.

– Они по-другому не умеют, – сказал он. – И простите, если обидел.

Она снова залаяла.

– Все нормально, Кита обвиняли в вещах куда худших, чем секс-туризм! И я осуждала, просто зная в общих чертах о его делах.

«Делах»? Это слово резануло слух Бруно.

– А каков источник его денег?

– Вы шутите? Вы когда вообще виделись в последний раз?

– В средней школе.

– Но вы же бывали в Беркли в последние… мм… тридцать лет, да?

– Ни разу! – Это, вероятно, было почти самым выдающимся достижением в жизни Бруно. Медленно возникающий, почти неосязаемый акт перформанс-арта: Александер Невозвращающийся (р. 1981, подручный материал).

– Думаю, этого лучше не знать. Кит владеет половиной Телеграф-авеню. Вам же известно заведение «Зодиак-медиа», да?

– Нет.

– Супермаркет. Электроника, видеоигры, майки – вся эта хрень. А «Зомби-Бургер»?

– Тоже нет.

– Ну, это все его предприятия. Источник его бабла, раз уж вам интересно. Империя Кита занимает целый квартал, где когда-то были, ну, знаете, табачные лавки, книжные магазинчики, афганские забегаловки, в общем, вся эта контркультурная фигня, которой так славился Беркли. Это все называется «Звезда смерти». А Кита в вашем родном городе, Александер, считают кем-то вроде Дарта Вейдера, вот почему я и решила, что вам все известно.

Бруно пожал плечами. Она бросила на него испытующий взгляд.

– Если я ничего не путаю… вы ведь росли там, да?

– Я переехал с матерью в Беркли в шестилетнем возрасте. До этого мы жили в округе Марин.

– Значит…

Он был волен излить душу, как любой другой. Вопрос Тиры был очевиден, даже если она не смогла его сформулировать. И Бруно мог либо ответить, либо увильнуть. Он попытался вспомнить, когда в последний раз отвечал на такой вопрос без обиняков.

– Я не знаю, жива ли Джун, моя мать, или нет. Хотя я бы очень удивился, если бы от нее что-то осталось. Она сбежала из Сан-Рафела, спасаясь от домогательств своего гуру, мне тогда, как я уже сказал, было шесть. Ей захотелось залечь на дно в Беркли, чтобы со временем тяга к наркоте прошла, а она уже была в очень плохой форме. Ну то есть умственно. Мы сняли убогую комнатушку в кондоминиуме, она делала лепнину для частных архитектурных проектов, на Сан-Пабло-авеню. Интересно, существует ли еще это бюро.

Бруно не стал описывать двух надменных геев-толстяков, руливших архитектурной фирмой, где изготавливались бетонные цоколи и гипсовые потолочные узоры для реставрируемых викторианских особняков. Один был итальянец, другой американец, оба бородатые, с неисчерпаемым запасом марихуаны, которой они делились и с Джун, что ей отнюдь не шло на пользу, и как они довели ее до слез, когда она разбила одну очень сложную гипсовую конструкцию, только вынутую из формы, и целый день кропотливой работы пошел насмарку.

– В седьмом классе я нанялся мыть посуду в ресторане «Спенгерз фиш гротто», и скоро мне доверили уносить грязные тарелки со столиков, но я положил глаз на «Гетто гурманов» – оно еще сохранилось?

– Конечно! – Тира смотрела на него широко раскрытыми глазами. – «Сырная тарелка», да? Кит сказал, вы работали в Chez Panisse. Когда учились в старших классах.

– Да.

– То есть вы что, сбежали из дома?

– Я не жил дома. Джун была не в состоянии вести домашнее хозяйство и вообще была ни на что не годна. Ее тогда поместили в городской приют, и еще я частенько видел ее в Пиплз-парке[29], она жила там как… дикое животное.

Тогдашним бойфрендом Джун был бездомный мужик, который везде таскался с тележкой из супермаркета и говорил скрежещущим голосом, словно через маленький мегафон, спрятанный у него под одеждой на груди. На переменах Бруно не раз слышал этот голос со школьного двора, где мужик подбирал пустые пластиковые бутылки и пакеты.

– Мне жаль.

– А мне не о чем жалеть.

– Вы жили в приюте?

– Я снимал пустующие комнаты в домах у приятелей, в Беркли в то время это практиковалось. Может, и сейчас практикуется.

– Ого! А у Кита в доме вы жили?

– Под приятелями я не имею в виду школьных знакомых. Это были знакомые по ресторану – официанты и прочие.

– То есть вы были просто легендарным подростком. Странно, что Кит никогда не рассказывал мне об этой части вашей жизни.

– Кит об этом даже не подозревал.

– Потому что вы… для средней школы были слишком круты, парень не промах, как ни крути, и одевались как денди, боже прости? Надо же, я уже о вас говорю стихами, вы заметили?

Он с улыбкой отмахнулся.

– Кит, не забудьте, был младше меня на год. А я задолго до нашего с ним знакомства научился не посвящать Джун в свои отношения… с другими детьми.

Лежащий на стеклянной столешнице телефон Тиры завибрировал. Она схватила его и прочитала эсэмэску.

– Наконец он едет. Интересно, будет ли он переживать из-за того, что пропустил вашу исповедь.

Опасение, что Кит Столарски вдруг узнает всю правду о его матери сейчас, когда со времени жизни в Беркли прошло сто лет и целый континент отделял его от Калифорнии, хоть и