Рано радуется Антон Иванович! Очень рано! Еще не факт, что Соня не окажется за решеткой. Отнюдь не факт! А Таисия…

Таисия пускай катится ко всем чертям, раз держала его подле себя из удобства. Он вот завтра с утра встанет и прямиком отправится в дачный поселок, потом выберет время для беседы с Анной Васильевной, ну а Сонечку оставит на десерт. Как она там, интересно? После застенков?..

Сидя напротив Анны Васильевны, Соня давилась слезами, рассказывая снова и снова историю своего заключения и последующего освобождения из-под стражи.

Про Таню они не говорили почти, так захотела Анна Васильевна.

– У меня еще будет время подумать об этом и настрадаться, милая. – Она тяжело вздохнула, отворачивая от Сони бледное до синевы лицо. – Сейчас давай о тебе… Тебя там обижали?

– Да нет, Анна Васильевна. Все в порядке, – невнятно пробормотала Соня в ответ, тоже отворачиваясь.

Добавлять страданий бедной женщине рассказами о бессонной ночи в карцере, об осклизлых стенах, сплошь усеянных мокрицами, она сочла лишним. Хотя соблазн выплакаться на ее плече присутствовал и был настолько острым, что, не будь Анна Васильевна столь холодна и заторможена сейчас, она непременно воспользовалась бы случаем и порыдала и пожаловалась бы на все и на всех. А главное, на этого отвратительного кареглазого Снимщикова, который…

Который не отпускал ее мысли ни на минуту, и присутствовал там, и шкодничал, и расставлял все не по своим местам. Это было очень тяжело. К утру это стало просто невыносимым, когда она проснулась с горящими после сна щеками. Сон был до неприличия ужасен, поскольку в этом сне она с этим ужасным Снимщиковым целовалась.

Мама толковала ей прежде, что такие сны обычно к свиданию.

Это смотря что считать свиданием! Такого, что у них уже случилось с Олегом Сергеевичем, она не жаждала. А такого, как приснилось… Ей не видать вовек. Он же ее подозревает в убийстве Тани, разве способен будет изменить свое мнение, тем более что у него из-за нее, кажется, случились неприятности. Так, во всяком случае, доверительно шептал ей Липатов Вадик, зачастивший к ней в гости.

Анна Васильевна между тем поднялась с мягкого белого дивана, повернулась к ней спиной и медленно побрела по комнате к окну. Ей было невыносимо больно. И эта боль вырывалась наружу, делая неестественно прямой сутуловатую прежде спину и сжимая в тонкую линию и без того узкие губы и избороздив морщинами ее гладкий лоб.

Ей было очень больно, но она держалась. Не плакала при Соне. Кажется, не плакала и до ее прихода. Лицо не несло на себе печати слез. Нечеловеческой муки, сквозившей из глаз, на десятерых хватило бы, а вот слез не было.

– Не могу плакать, Сонечка, – вдруг пожаловалась Анна Васильевна, уткнув лоб в тяжелую портьеру, почти полностью занавесившую окно. – Все словно спеклось внутри… И смотреть на нее не могу. Пригласили на опознание. Я пришла. Стою столбом, смотрю на мертвую девочку… И не могу поверить, что это моя дочь. А это ведь она!!!

Тонкий всхлип, очень похожий на визг, прорезал тишину, заползшую в каждую нишу в просторной гостиной. Плечи чуть дернулись, ноги надломились, будто Анна Васильевна собралась вдруг упасть на колени. Но нет, удержалась. Снова вскинулась и заговорила прежним суховатым, лишенным выражения голосом:

– Она ведь звонила мне.

– Кто?! – Спине вдруг сделалось холодно, а пушистый диванный ворс, будто по волшебству, вздыбился и зашевелился. – Кто звонил, Анна Васильевна?! Таня?!

– Да. Думаю, это была она, – проговорила та все так же безжизненно, продолжая стоять к ней спиной. – Кто-то звонил в течение последних двух недель и молчал. Поначалу это вызывало недоумение. Потом любопытство. Думаю, может, какой тайный воздыхатель на старости лет появился и не решается признаться, раз звонит и молчит. Звонки-то все были в мой номер в санатории. А там этих мужиков пруд пруди. Потом начало раздражать. А однажды даже напугало.

– Когда?! – Ледяные капли запрыгали по позвоночнику, скатываясь под ремень тонкой льняной юбки. – Когда это было?!

– Три дня назад. Я легла пораньше. Устала после процедур и на всю их массовую затейность махнула рукой, ушла к себе. – Анна Васильевна вдруг подняла к портьере обе руки, вцепилась пальцами в плотную гладкую ткань и рванула ее в сторону, словно та мешала ей дышать. – Под утро, ближе к пяти, звонок. Это было уже слишком! Я разозлилась и наорала на молчаливого звонаря. А в ответ…

– Что?!

Почему она так разволновалась? Нет, неправильно. Испугалась, вернее. Испугалась до сбившегося в тугой комок дыхания, до ледяного пота, покрывшего тело, до судорожно сведенных в кулаки пальцев. Уж не потому ли, что с ней происходило нечто подобное все предыдущие дни, а она не придала этому никакого значения?

Ей и раньше звонили и молчали, а потом долго ржали в трубку, спрашивая, не напугали ли ее.

Макс Дворников – придурок – мог забавляться и не так. По его же милости загремела однажды в обезьянник.

Вот и не обращала внимания ни на звонки, ни на сдавленное дыхание в трубке, сильно напоминающее сдерживаемый плач, ни на то, как три ночи назад кто-то кинул в окно дачного домика камнем. С такой силой, что стекло еле выдержало, хряснув так, что Соня взвизгнула от неожиданности. Подлетела, помнится, к окну, распахнула его и крикнула в темноту садового участка:

– Вы, идиоты! Соображайте, что делаете!!!

Долго бушевала потом, ругаясь наперегонки с Муськой. Вернее, Соня ругалась, а Муська солидарно вторила ей звонким лаем. Она не испугалась вовсе тогда, и уж точно никак не связала эту хулиганскую выходку с тем, что Таня может быть где-то рядом. А теперь…

– А в ответ едва различимое – прости! Так тихо, так безлико, что понять, кто говорит: мужчина или женщина, было практически невозможно, – закончила Анна Васильевна, все же расплакавшись. – Это она звонила, Сонечка! Она!!! Она хотела вернуться, вот и просила прощения за всю боль, которую причинила мне, сбежав! А я… Я снова наорала, послала к черту и добавила еще, что бог нам всем воздаст. Вот так, милая!..

Соня промолчала. А что было говорить? Протестовать? Глупо. Никакой уверенности в том, что это была не Татьяна, не было. Как не было и уверенности в том, что это была она.

А Максу все же стоит позвонить и справиться, не устраивал ли он ей в последние дни психологические тренинги, готовясь к защите своей идиотской диссертации, которую пишет вторую пятилетку.

Господи! Как вспомнит о нем, так кулаки тут же чесаться начинают, едва справляясь с желанием дать Дворникову в морду. Такие эксперименты над ней ставил, что препарированные лягушки содрогнулись бы, узнав.

Интересно ему, видите ли, было узнать, как поведет себя без пяти минут светская красотка, оказавшись на одних нарах с конченой проституткой, или воровкой, или убийцей! Не упадет ли в обморок, обнаружив в своем рабочем столе дохлую крысу размерами с кошку?! И переступит ли через полумертвого пьяницу, уткнувшегося сизым носом в ее порог?!