литература. Тем не менее изучение иконографии поэта далеко не закончено. Хотя бы потому, что несколько портретов Пушкина, достоверно и доказательно существовавших, затеряны при разных, в большинстве своем невыясненных, обстоятельствах. Не хочется думать, что они исчезли навсегда. Да и нет у нас безусловных доказательств их гибели. Значит, поиски нужно продолжить!…

Пушкин с Онегиным на набережной Невы. Гравюра Е. Гейтмана с рисунка А. Нотбека. Фрагмент

Ныне же судьба этих уникальных памятников отечественной культуры является загадкой. Попытаться расшифровать ее - безбрежное поле для исследователей, для всех, кто любит Пушкина, кто хочет основательнее и глубже познать его творчество и жизнь. Находка же любого из пропавших произведений, конечно, станет сенсацией века. Ведь всякое прижизненное запечатление Пушкина - ценнейший документ, важнейшее свидетельство о великом поэте его современника.

Даже выяснение окончательной судьбы затерянного пушкинского изображения, каких-то новых, ранее неизвестных или забытых, по иному осмысленных или понятых фактов и событий, имеющих отношение к исчезнувшим портретам поэта, - одно это станет исключительным открытием!

Итак…

«Нарисован наизусть, без натуры…»

- Что ж, приезжайте, как раз пятница - наш приемный день, - ответила мне заведующая отделом изобразительных фондов московского Музея А. С. Пушкина Екатерина Всеволодовна Павлова. - Да, у нас есть гравюра Гейтмана…

Отдел расположился не в основном здании музея, а по дворе его, в помещении, где в старину размещались «службы». Меня встретила сотрудница отдела Лада Ивановна Вуич, известная мне по ряду интересных публикаций. Мы поднялись наверх, и здесь, на втором этаже, меня усадили за большой круглый стол. Наверное, он поставлен специально для посетителей. На нем удобно рассматривать картины, гравюры, рисунки, книги.

Поскольку день приемный, то посетители и приходили и звонили, ожидая своей очереди. Сотрудников в отделе немного, а с каждым посетителем приходится работать - достать нужное произведение, объяснить его, ответить подчас на многие вопросы. Все это делается доброжелательно, охотно, терпеливо. Вероятно, так и должно быть в каждом музее.

Лада Ивановна приносит и кладет передо мной гравюру Гейтмана с изображением Пушкина. С первым изображением Пушкина. Не считая, оговариваюсь, недавно поступившую в московский музей поэта и атрибутированную Н. В. Баранской небольшую миниатюру неизвестного художника с совсем еще детским пушкинским обликом. Но портрет, гравированный Гейтманом, был и остается наипопулярнейшнм, известным всякому читающему на Руси!

Наверное, многим, как и мне, пушкинский образ запомнился в глубоком детстве именно с этой гравюры, такой простой, доходчивой, романтически приподнятой, ясно и эффектно исполненной. Здесь поэт и по возрасту нам, тогдашним и, вероятно, сегодняшним подросткам, наиболее близок. Почти такой, как и мы: совсем не взрослый еще, но, как нам казалось, желающий походить на взрослого, что опять-таки было нам понятно. Гораздо позже к нам пришли Тропинин, Кипренский, Соколов… И странное дело, я совершенно не связывал гравюру с каким-либо ее автором. Пушкин и есть Пушкин! Уж после университета как-то мне назвали имя гравера, и я с удивлением пожал плечами: «Кто? Гейтман? Никогда не слышал о нем!…»

Какой несправедливый парадокс: такое знаменитое произведение, с которого начинается изобразительное познание поэта, а большинству людей его автор совершенно незнаком!

И вот передо мною - его работа, отдельный лист. Не какой-нибудь обычный, из книжных репродукций, а чрезвычайно редкий отпечаток. Он поступил в музей в составе блистательно подобранной коллекции Якова Григорьевича Зака, московского художника-оформителя по профессии, крупнейшего знатока пушкинской иконографии по призванию своему, друга московского Пушкинского Дома. В 1971 г., после смерти Зака, его наследники передали музею 4040 гравированных и литографированных портретов Пушкина, людей его ближайшего окружения, авторов, которых он читал, лиц, нашедших отражение в пушкинских сочинениях.

В собрании Зака были десятки уникальных, чуть ли не в единственных образцах, гравюр и сотни листов высокой художественной значимости. Лист Гейтмана, который я осторожно держу в руках, отпечатан на тонкой китайской бумаге и был одним из дорогих и любимых для Якова Григорьевича. Он даже начал писать исследование о нем, о загадках его создания. Выдвинул любопытную версию, о которой я упомяну позже…

Внимательно рассматриваю лист, каждый штрих, каждую линию изображения. Да, этот отпечаток и сопровождал первое издание «Кавказского пленника», выпущенного в 1822 г. Н. И. Гнедичем с таким предисловием: «Издатели присовокупляют портрет автора, в молодости с него рисованный. Они думают, что приятно сохранить юные черты поэта, которого первые произведения ознаменованы даром необыкновенным». Гравюра была помещена без ведома Пушкина, и он несколько скептически отнесся к ее появлению. Писал Гнедичу из Кишинева 27 сентября 1822 г.: «Александр Пушкин мастерски литографирован, но не знаю, похож ли…» Поэт ошибочно именует гравюру литографией, но, заметьте, отмечает мастерское ее исполнение.

Пушкин на этом романтическом, в «байроновском» плаще, портрете представлен в возрасте 15 - 17 лет, т. е. во время пребывания в Царскосельском лицее. Облокотившись на руку, смотрит он задумчивым взором больших, живых глаз. Гейтман для своей гравюры использовал великолепный рисунок, ныне нам неизвестный - первый прижизненный и первый же исчезнувший портрет Пушкина!

Кто же был его автором? Многочисленные попытки ответить на этот вопрос породили массу споров, гипотез, догадок, легенд. И бесчисленное количество книг, статей и реплик.

В основном ученые обращаются к заявлению пушкинского знакомого Нестора Васильевича Кукольника, сделанному им в 9 - 10 номере «Художественной газеты» за 1837 г. Рассылая читателям оттиски Гейтмана, Кукольник предварил их такими словами: «Портрет сей нарисован наизусть, без натуры К. Б., и обличает руку художника, в нежной молодости уже обратившего на себя внимание всех тоговременных любителей. Гравирован Е. Гейтманом, который один на гравюре подписал свое имя. Доска доставлена в редакцию от Н. И. У.».

Странное, не правда ли, и весьма замысловатое заявление? Что ни предложение, то загадка, недомолвка или намек! Однако намек настолько прозрачный, что современники сразу поняли, о ком говорит Кукольник. Они, конечно, узнали, что под инициалами «К. Б.» подразумевался не кто иной, как Карл Павлович Брюллов, самый именитый из современных Пушкину художников. Поскольку Нестор Васильевич был близким его другом, то с его уверенным свидетельством, естественно, посчитались. И ныне нет никаких оснований ему не верить. Да и рисунок по своему высокому профессиональному уровню вполне мог принадлежать «блистательному Карлу». На петербургской Пушкинской выставке 1880 г. гравюра экспонировалась как «копия с оригинала К. П. Брюллова».

Напрашивается вполне резонный вопрос: почему же Кукольник счел необходимым скрыть фамилию своего любезного приятеля? Чем это вызвано? Не тем ли, что Карл Павлович, не встречавшийся до того с Пушкиным (они познакомились только в начале мая 1836 г.), лишь