себя по окончанию можно было забирать, выгодно было обосновать такое мнение, согласно которому остаётся их как можно больше у себя.

Наука объяснять то, что требовалось объяснить, называлась объяснятикой. Объяснятика была третьей наукой, которую изучали процессе обучения, и она же была самой трудной, потому что не всем из тех, кто осиливал пониматику и даже зубристику, давалось научиться правильно объяснять. Более того, не все даже могли правильно объяснить, в чём заключается её суть.

Например, на вопрос, что такое объяснятика, барамуки отвечали так: «Ну вот, например, есть объяснятель. Он знает, как объяснять обучаемым пониматику и зубристику. Его этому учили. Он знает, кого надо отчислять с курсов, как неблагонадёжного, а кого рекомендовать на продолжение учёбы, как перспективного. Он может объяснить, почему это надо делать. Он может объяснить, почему в Закон не всегда сходится с реальностью, и почему это нормально, и почему так и должно быть. Он всё это знает и может объяснить, потому, что изучал объяснятику…». Разделюки же отвечали так: «Объяснятика – это когда на языке апельсинов кому-то объясняется, кто он и что он!». А Верховная ничего не отвечала, только лишь загадочно усмехались.

Самая же большая загадка объяснятики была в том, что никто не мог толком объяснить, где обучают этой науке. Если понимать учили на уроках пониматики, а зубрить заставляли на уроках зубристики, то как объяснять, никто не объяснял, а просто проводили уроки объяснятики, на которых уже требовались готовое умение. При том, где эти навыки можно получить тем, у кого их нет, объяснений ни от кого тоже не было.

Где проходят отдельные занятия по этому вопросу, и в какие часы нужно на них приходить, чтобы подтянуть свои знания по этому предмету – ни от кого нельзя было добиться конкретного ответа. И что самое загадочное, даже сдавшие экзамен по объяснятике никому по этому поводу ничего не объясняли.

Ситуация ещё более осложнялась тем, что многие просто боялись задавать такой вопрос, потому, что он их выставлял в глупом положении. «Вы пришли на высшие курсы обучения, и вы не знаете, где учат объяснятике?! – с грозным видом вопрошал объяснятель, – Да вам просто не место среди обучаемых членов общества!». А даже если не он, то многие сокурсники готовы были показывать пальцем на такого спрашивающего, и кричать: «Смотрите, он не знает, где учат объяснятике!», и все смеялись. Поэтому многие боялись спрашивать о таких вещах в открытую, и старались подходить к вопросу издалека, в духе «Да я просто так…уточнить… сам-то я всё знаю, конечно…я просто, подумал, если кто не знает…». На что получали ответ «Вот если кому-то неясно, то пусть сам и спрашивает!», и, изображая равнодушное согласие, уходили восвояси.

Однажды сдавшая экзамен по объяснятике по-пьяни всё же проговорилась по вопросу, где учат объяснятике. Ответ был неожиданным: «В прошлой жизни…». Поэтому, для многих так и оставалось необъяснимым, как кому-то удаётся оказаться наученным тому, чего они так и не освоили.

По завершению курса, на котором учат объяснятике, был экзамен, сдача которого давала диплом, дающий возможность устраиваться на работу на высшие должности. Суть экзамена состояла в проверке способности обучаемых применять на практике полученные знания. Экзамена этого очень боялись даже те, кто хорошо учил зубристику и пониматику, потому, результаты его оказывались совершенно разными даже для тех, кто давали практически одни и те же ответы. Поэтому обезьяны не знали, какие ответы давать, и давали иногда совершенно разные.

Например, на экзамене задавали вопрос:

– Представьте себя в роли Верховной в обществе из ста обезьян, где Вы одна умеете считать до ста, а остальные только до трёх. Предложите свой вариант правильного законопроекта.

Один раз экзаменуемая ответила, что каждому должно достаться по одному, и её спросили, сколько будет сто поделить на нуль. Она ответила сто, её просили проверить умножением деление, она помножала сто на нуль, получала нуль, перед ней развели руками, и сказали: «Вы не умеете считать, и не годитесь для должностей, имеющих отношение к делению апельсинов».

Иногда экзаменуемая отвечала, что каждому должно достаться по десять, двадцать, или даже пятьдесят, и тогда её спрашивали:

– А что скажут остальные? – спрашивали её.

– А всё равно, что они скажут. Я им покажу документ, который они сами подписали. – отвечала она.

– А уверены ли Вы, что они достаточно окажутся сознательными, чтобы не делать революцию? – спрашивали её тогда.

– Вообще-то нет…

– А что Вы будете делать, если они скажут: «Ничего не знаем, что мы там подписывали, но мы просто уверены, что нас обманули, и нам этого достаточно, чтобы отступить от договора!»?

– Не знаю, об этом я ещё не думала…

– А Вы подумайте, потому, что деление апельсинов – вещь очень ответственная, и, как ответственное лицо, Вы будете нести ответственность не только за целостность своих апельсинов, но и Ваших помощников. Если Вы не знаете ответы, почему общество должно рисковать и доверить эту ответственную миссию именно Вам? Так что, Вы поработайте над этими вопросами, и, как надумаете что-то, приходите на переэкзаменовку.

Чаще всего экзаменуемая отвечала, что при делении ста на сто каждому должно достаться по пять, тогда её просили обосновать, почему именно такой ответ она считает правильным. Если она называла только ту причину, что это похоже на существующий Закон, её спрашивали: «И только?», и если она говорила: «А разве этого мало?», ей задавали вопрос: «А сколько будет пять поделить на нуль?»

Иногда экзаменуемая отвечала, что сто апельсинов поделить на сто обезьян будет пять, потому, что это справедливо и поровну. Тогда разговор шёл дальше:

– А сколько апельсинов Вы возьмёте себе?

– Своему десятку пятьдесят, а себе сколько заслуживаю.

– А Вы можете сейчас посчитать, сколько достанется остальным, и объяснить ответ?

– Могу, но для этого надо привести тех, о ком идёт речь, потому, что в Обществе Справедливости и Равенства каждому должно достаться столько, сколько он заслуживает, и чтобы посчитать его конечную долю, нужно внести в расчёты эти величины.

– А что важнее в Обществе: Справедливость или Равенство?

– Справедливости не бывает без Равенства, но без любви к Справедливости никто не захочет и Равенства, поэтому Справедливость идёт первой, и прокладывает дорогу для Равенства.

– А чем измеряются заслуги обезьяны?

– Превосходством над другими, достигаемым работой над своим развитием, которое будет применяться во благо общества.

– А хорошо ли, когда одна обезьяна имеет превосходство над другими?

– Конечно, если это есть необходимое условие для поддержания порядка в обществе и защиты свобод его участников.

– А должна ли уметь считать больше, чем до трёх, основная