А еще зимой можно копать дороги. В Высольках всегда выпадает много снега, так что выбираться из дома трудно. Но можно прокопать тропы. Это интересно, и время проходит быстрее, так что все копают. Тропы копают, а в гости не ходят, зимой все злые, никто друг друга видеть не хочет.

А можно плести корзины. У нас часто корзинными делами занимаются, летом заготавливают кору, зимой плетут. Лапти еще плетут, потом в Кологриве меняют. Но я не корзинщик, я солевар и плести не люблю.

Ложки вырезать еще можно, или матрешки, или баклуши, или фляги. Бочки. А вообще зима долгое время, и, если ее подгонять, она становится еще длиннее. Гораздо длиннее.

После того раза, ну, когда грамотей увидел, как я взял золотое перо, он на некоторое время перестал заниматься своими писчебумажными делами и проводил все время перед печкой. Он взял на себя обязанности истопника, и каждый день теперь топил печь, видимо, это не противоречило его грамотейским устоям. Сидел, смотрел на огонь, так что даже лицо от этого загорело.

Я все хотел его спросить про «А», но почему-то не спрашивал.

Зима тянулась, как всегда, долго и безнадежно скучно. Хвост не казался. У них, у Хвостовых, с валенками обстояли сложности, поэтому они ходили по очереди. В эту зиму до Хвоста очередь пока не доходила. Может, болел.

А в начале декабря грамотей очнулся от оцепенения и снова занялся своей писаниной. Но толком у него ничего не получалось, кажется. Он просиживал целые дни за столом, писал, писал в своих березовых тетрадках, однако потом, когда мы уже ложились спать, все написанное кидал в печку, я слышал, как трещала в ней береста.

Значит, точно не получалось.

В конце декабря, еще задолго до самой злой стужи, заболел Тощан.

Тощан болеет всегда, такой уж он уродился. В отца, отец, по рассказам матушки, тоже всегда болел. Вот и Тощан. Ошпаренная рассолом нога вроде поджила, гнить перестала и покрылось тоненькой гладкой кожей, в которую можно было смотреться почти как в воду. Тощан начал даже похаживать по избе и придумывать для грамотея разные каверзы, но только недолго это продлилось.

Вообще он всегда тяжело болеет, с кашлем и хрипом, стонет на печи по ночам, стучится затылком в стену. Только в этот раз все случилось совсем хуже.

Я проснулся оттого, что матушка кричала. Она спит на полатях в самом дальнем углу печи, за занавеской, а мы с Тощаном у трубы. Матушка всегда первая просыпается и мимо Тощана спускается в избу, вот и тогда она полезла…

Полезла и громко так закричала.

Я проснулся, обполз трубу и увидел тоже.

Тощан сидел возле стены, и весь рот у него был перемазан в крови, губы, подбородок, а на зубах кровь успела уже засохнуть и почернеть, отчего выглядело это страшно, понял, почему матушка кричала.

Я подумал, что Тощан кого-то ночью загрыз. Овурдалачился немного, спустился в избу, зарезал грамотея, вытянул из него кровь. Но грамотей показался из запечья живой.

А Тощан закашлялся, и изо рта у него выплеснулось красное, темный сгусток на длинной черной нитке. Сгусток застрял и пополз вниз по подбородку, Тощан кашлянул еще, и сгусток повис, раскачиваясь. Мать зажала рот ладонью, чтобы снова не закричать, а Тощан взялся за эту нитку и стал ее вытягивать из горла, и она тянулась и тянулась, пока не лопнула.

Тощан хихикнул, и у него снова пошла горлом кровь.

Матушка тут же уложила Тощана, напоила его травяным отваром, а на грудь положила мешочек с горячей солью. Тощан уснул, но через несколько часов снова закашлялся и снова с кровью.

И матушка решила звать лекаря.

Тропы еще не замело окончательно, и за лекарем можно было отправить в Кологрив. Волки спали, и зимние путешествия особой опасностью не отличались, я предложил сходить в Кологрив самостоятельно, но матушка категорически воспротивилась. Пошла к старосте Николаю. Староста уговорил за мешок соли сына кузнеца. Самому же лекарю матушка посулила три мешка мелкомолотой соли первого сорта, если он явится в Высольки как можно скорее.

Стали ждать. До Кологрива было полтора дня пути. Тощан кашлял.

Грамотей топил печь и молчал. Его почти не было видно, свои упражнения он перенес со стола в свой запечный закут, откуда показывался только к обеду. Все же остальное время он проводил, покрывая берестяные тетрадки буквами и рассказами, которые сжигал вечером.

Тощан болел все сильнее. Кашлял, в сознание возвращался редко, обычно под вечер, и то только для того, чтобы поплакать. Ел много, но не впрок – сразу после еды его немедленно выворачивало. От этого он сделался еще тощее. Матушка сидела с ним рядом, меняла мешочки с горячей солью, обтирала лоб. Я не знал что делать. Старался дома бывать поменьше, спускался к реке, смотрел в лес. Хотел зайти и к Хвосту, но меня не пустили и разговаривать не стали, наверное, думали, что я теперь тоже заразный.

Через четыре дня из Кологрива приехал лекарь.

С утра на небе собирались совершенно летние тучи, тяжелые и пузатые, таких не бывает зимой, темных и тяжелых, такие тучи, если они летом, всегда просыпаются градом. А зимой просто висят, сами по себе. Матушка отправила меня в самую рань встречать на берегу лекаря, вот и встречал.

Лекарь приехал со стороны туч, приехал в легких санках, запряженных четверкой пушистых голубоглазых собак. Лекарь был недоволен, что его вызвали в такую даль, ворчал и намекал, что за такие его усилия и жертвы трех мешков соли маловато будет. Матушка согласилась добавить еще полмешка. Лекарь удовлетворился и приступил к деятельности.

Он осмотрел Тощана, простукал его пальцами и промял кулаками, поглядел в глаза и в рот и сказал, что да, в Тощане поселился легочный угорь. Давно уже поселился, обосновался крепко и если его не нарушить, то в ближайшее же время угорь пустится метать икру, а тогда уж ничем больного спасти не получится.

Лекарь опоил Тощана зеленой тинктурой, после чего разложил его на столе, привязал и стал прокалывать длинными и тонкими стальными спицами. Выглядело это страшно и впечатляюще, однако Тощан никакой боли не ощущал, лежал себе со стеклянными глазами. По уверению лекаря, спицами он нащупывал расположение угря в теле Тощана, чтобы его не только найти, но и умертвить. Длилось это довольно долго, но в конце концов охота эта увенчалась успехом, Тощан забил ногами и выплюнул сгусток мелкой липкой чешуи.

Лекарь объявил, что он успел вовремя – убил угря и предотвратил распространение заразы. Еще некоторое время признаки болезни будут сохраняться, но потом организм угря окончательно переварит, и Тощан пойдет на поправку.

После этого лекарь велел нам накормить его собак и уехал со своей солью, собаки оказались сильные, соль потащили и не вспотели даже.

Тощан уснул. Матушка успокоилась. А грамотей сказал, что лекарь дурак, шарлатан и фокусник. Что в легких у Тощана нет никакого угря, угорь не может жить в человеке, в человеке могут быть паразиты, это точно, но их таким способом не извести. А у Тощана-то и паразитов скорее всего нет, у него обычная чахотка, что вот прикладывание горячей соли – это правильно. А еще хорошее питание тоже правильно, соль и хорошая еда постепенно поправят дело, организм молодой.