Я надеялся, что если расскажу ему — он не наденет на мои запястья наручники, хлопнув мордой в стол.

— Я ни хера не понимаю, почему ты до сих пор с ней живешь, — бормочет Макс. — По тебе всегда тащились бабы, а ты терпишь какую-то долбанутую тварь. Слушай, брат, поверь моему опыту — такие не меняются. Она родит и поедет крышей еще больше. Буквально вчера наши ребята выезжали на вызов — младенца нашли. В мусорку кинули. Слава богу живой. Нашли быстро, чей — там такая же истеричка, поссорились с мужем, она решила отомстить. Типа не нужен тебе, и мне не нужен тогда…бывает такое вот. А мужик там пашет с утра до ночи, чтобы семью прокормить. Иначе никак, кризис сейчас в стране. Тебя-то что держит? Ни детей, ничего… имущество?

Я отпиваю виски и задумчиво кручу в руках шот. Жидкость приятно согревает горло. Черт, я ведь начал зависать в барах во время брака. Я врач-нарколог, соучредитель наркологической клиники, которую мы открывали с другом по институту, мечтая помогать людям избавиться от пагубной зависимости, и… сам начинаю потихоньку попадать в сети этой зависимости, пытаясь убежать от проблем в семье. Забыться.

— Она знает обо мне то, что может лишить меня лицензии врача и упечь за решетку, — произношу я медленно, а брови Макса так же медленно лезут вверх на макушку.

— Чего? Ты залечил кого-то до смерти, что ли? — издает он хохоток, и я криво ему улыбаюсь.

— Почти. Один наш друг подсел на наркоту. Опустился конкретно, просрал квартиру и семью. Лечился несколько раз и снова срывался, и после очередного срыва пришел к нам. Ломало его конкретно, — я повожу плечами, потому что вспоминать тот день мне не сильно приятно, а уж рассказывать кому-то… тем более. Но если я не пойму, как мне выбраться из этой задницы — то один хрен эта сука сдаст меня, и будет уже срать, кто знает мою тайну. — Денег у него не было на лечение, да он и паспорт даже умудрился проебать где-то. Мы его не оформили, как пациента. По дружбе…блядь.

— Ммм, — тянет Макс, — кажется, я догадываюсь, че было дальше.

— Догадывайся. Мы сняли ломку, прокапали его. Разрешили остаться. Медикаменты списали втихую… этот долбоеб свалил под нейролептиками покурить. И свалил вообще через забор в новую прекрасную жизнь под эйфорией. А дальше хер знает. То ли решил в последний раз что-то по вене пустить, то ли чет сожрать или курнуть. В общем, он двинул кони.

— Охеренно, — усмехается друг, и жестом подзывает бармена, указывая на пустые шоты, — повтори, пожалуйста. Короче, судмедэкспертиза наверняка показала в его крови полный коктейль странного дерьма?

— Да. Мы еще несколько месяцев тряслись, что к нам кто-нибудь придет и начнет задавать наводящие вопросы. Если кто-нибудь узнает, что мы лечили человека, не оформив его как надо, списывали медикаменты, и еще он умудрился свалить недолеченным… в общем, нам придет пиздец.

— И ты рассказал все этой суке?

— Да. Я тогда еще думал, что она в адеквате.

— Ты долбоеб, Крис, — Макс ржет, закрывая лицо ладонью. — Но хорошо, что из тебя херовый преступник и ты прокололся. Я б насторожился, если бы у тебя хватило яиц замести все следы и молчать много лет.

Я пожимаю плечами. Многолетнее молчание стоило мне километровых счетов в барах Австрии. Так я хоть на секунду мог отпустить ситуацию и перестать дергаться.

— Я не знаю, че тебе посоветовать, Крис. Она до конца жизни тебя будет шантажировать.

— Я в курсе и так.

— Либо думай со своим дружком о том, как замести следы. Вряд ли кто-нибудь уже вспомнит о том, что когда-то от вас свалил тип, смутно похожий на того откинувшегося торчка. И вряд ли кто захочет поднимать дело многолетней давности… хотя хер знает ваших ментов. Дай мне подумать несколько дней, — Макс задумчиво чешет брюхо, а потом и щетину на подбородке. — Я тебе скажу, если че придумаю. Ну, давай лучше еще раз за встречу, — он поднимает шот с виски, и я проделываю то же самое.

— За встречу.

И мелькает странная мысль в голове, пока я глотаю обжигающую жидкость: интересно, если бы нимфа узнала все обо мне… она считала бы меня чудовищем?

Полинка хлопает ресницами, убеждая себя, что я не плод ее воображения, и только через минуту оживает. Ее губы изгибаются в кривой улыбке с ощущаемой горчинкой, и она тихо говорит:

— Привет!

Дверь за ее спиной распахивается. Из комнаты для персонала выходит девушка с таким же бейджиком и мальчик лет четырех-пяти со знакомыми чертами лица. Он запрыгивает в кресло на колесиках и начинает катать под столику под стойкой свою игрушечную машинку, шепелявя: «Жш-ш-ш».

— Спасибо, Полина Андреевна, — обращается к ней девушка. — Я пообедала.

Полинка кивает ей, снимает свой бейдж и, потрепав мальчика по головке, выходит из-за ресепшена.

— Славкин? — машинально спрашиваю я о ребенке.

— Мой, — отвечает она, давая понять, что от Доронина там только материал для изготовления.

Да, Полиночка, похоже, у тебя с ним тоже не сложилось.

Тимошка начинает мяукать еще жалобней, и в этот момент мальчик выглядывает из-за стойки. Его глазки загораются, губки растягиваются в улыбке, обнажая мелкие белоснежные зубки.

— Мама, котенок! — взвизгивает он, спрыгивая с кресла и подбегая ко мне. Протягивая к Тимошке свои ручки, еще не лишенные детской пухлости, он гладит его по шерстке и приговаривает: — Какой хорошенький. На Веню похож.

— У него кот был, — поясняет мне Полинка. — Веня.

Судя по тому, как тянется мальчик к Тимошке, я понимаю, что кот был не так давно и явно умер. Я наклоняюсь к своему котенку, чмокаю его в головку и подаю мальчику:

— Он твой.

— Мама! — еще радостней вскрикивает он, беря подарок. — Мама!

— Окси, не стоит, — беспокоится Полинка. — Он, наверное, дорог тебе.

— Мне его все равно некуда, — вздыхаю я, а мальчишка уже уносит его в комнату для персонала.

— Мама, я дам ему сливок.

— Только подогрей их, — наказывает она ему вслед. — Он у меня такой самостоятельный.

Я обращаю внимание, что у Полинки нет обручального кольца. У меня-то нет, потому что слишком роскошно для Васьки. А у нее почему? Доронин никогда не экономил на подарках.

— Поль, это хорошо, что я тебя здесь застала, — меняю я тему. — Мне с тобой поговорить надо. Найдется минутка?

— Конечно! — В ней загорается неподдельная радость, словно она этого разговора целую вечность ждала.

Полинка приглашает меня в бар-ресторан при отеле, заказывает нам кофе со сладостями, и мы занимаем столик у панорамного окна. Сначала молчим, потом она не выдерживает:

— У тебя все плохо, да? — Я молча киваю, и тут Полинку несет: — Прости меня, Окси! — Она кладет свою нежную ухоженную ладонь поверх моей руки. Я вижу ее профессиональный маникюр и сглатываю ком. А она не сдерживается: вопреки макияжу, дает волю слезам. — Я не знала, клянусь…