Савелий Афанасьевич занервничал и быстро заговорил:

— Благодарствуйте, отчаевничал знатно. Тут вот еще какой аферт. Не возьмете ли изделиями драгоценными? Сережки, браслеты, кольца с каменьями — все высокой пробы и без фальши.

— Откуда у вас?

— Не желал бы раскрывать источник…

— Лучше золото по весам, так привычнее. Весы сверим, муж мой калибрует отменно.

— Хорошо, призна́юсь. Завелся у меня приятель, точнее, знакомец, при власти военной, в омском ОГПУ главное лицо, они там экспроприируют… Позвольте, ведь он ваш земляк! Данила Егорович Сорокин…

— Не земляк, Сорока из переселенцев. Выжига и варнак.

— Возможно. Но благодаря ему мой бызнес значительно расширился и получил защиту от лица государственного. Да ведь и ваш старший сын, Анфиса Ивановна, состоит при власти.

— Мой сын к моим делам некасаемый! — резко проговорила Анфиса. — Запомните это крепко!

Мгновенно вспыхнув, она как будто зачерпнула где-то сил для участия в дальнейшем торге.

— Как скажете, — покорно поднял свои детские ладошки барышник.

Он внимательно наблюдал за реакциями Анфисы Ивановны и решил, что она польстилась на экспроприированные, а попросту отнятые, ворованные, с мертвых снятые дорогие украшения. И снова просчитался.

— Возьму ваши побрякушки по весу золота, — словно милость объявила Турка.

— Но позвольте, каменья драгоценные совсем другую стоимость имеют!

— Кто сейчас ожерелья, кольца с изумрудами да сапфирами носит? Однова лежать им до лучших времен, если те наступят. Сейчас они у вас в сундуке зарытом покоятся, потом ко мне перекочуют и так же зарыты будут. Заместо этих побрякушек вы получите товар, продовольственный и вещевой, который у вас оторвут с руками и который принесет в три раза больше стоимости. Вот вам мое последнее предложение при условии… — Анфиса надела очки, пододвинула к себе листок с перечнем товаров и стала зачеркивать против каждой позиции цену, незначительно ее уменьшая.

— При условии?.. — до заикания возбудился барыга.

— Плата вперед. Пока дороги не развезло, что-то вывезем, обратным ходом вы мне полную стоимость передаете. Далее по зимнику мои работники станут отвозить в Омск в том порядке, как вы скажете, как успеете склады подготовить. Риску у вас никакого, мое слово вы знаете — крепкое. Расплатитесь — хоть враз забирайте, нанимайте обозы, сами вывозите.

— Это опасно. И почему такое условие — плата вперед?

— Потому что цена бросовая, — отрезала Анфиса.

Их сделка не была скреплена подписями под договором. Они взяли по листку чистой бумаги и тайнописью переписали прейскурант, сверили написанное. Первый листок, где безо всякого шифра значились зерно в пудах, масло в фунтах, мясо и рыба в килограммах и еще полтора десятка наименований, Анфиса порвала на клочки и положила в карман, чтобы потом бросить в печь. Снова предложила чаю, барыга опять отказался. Попросил о другом.

— Говорят, у вас доктор хороший квартирует и прием ведет.

— Кто говорит?

— Люди.

— Мелют языками. Доживает век старик, пригрела Христа ради.

— Но больных он пользует?

— По мере сил. Не откажешь ведь страждущим.

— Не мог бы он меня посмотреть? — Савелий Афанасьевич нервно потер свои противные лягушачьи лапки. — До смерти боюсь докторов, а ваш-то знающий. Что-то я стал в последнее время аппетит терять, пища плохо проходит.

— Посмотрит. Сейчас пришлю, а сама прощаюсь, не обессудьте, что провожать не выйду, дела домашние неотложные. Сын Петр вас проводит.

Василий Кузьмич, осмотрев пациента, прописал ему строгую диету и велел пить отвар из чаги березовой для лечения желудочного заболевания.

Потом, когда домочадцы собирались к ужину, доктор признался Анфисе Ивановне:

— Плохи дела у вашего конфидента. По всем признакам рак желудка. Больше года не протянет.

— Полгода, — буркнула она.

— Что, простите?..

— Дверь опять не притворяете. Зима скоро, а вы нараспашку привыкли. И в анбулатории у вас воняет, как в солдатском сортире.

— Это дезинфекция! — заулыбался доктор. Как и все домашние, он любил теперь уж редкие вспышки хозяйского гнева Анфисы Ивановны.

— Откуда ты знаешь, как в солдатском сортире пахнет? — спросил жену Еремей, тоже с улыбкой.

— Я много чего знаю, — полоснула она мужа взглядом, полным ненависти.

Еремей дернулся, как от пощечины.

Василий Кузьмич поспешил сгладить семейную ссору:

— Признаться, я тут стал делать наброски, собирать, так сказать, народные рецепты… Нюраня мне помогает и ваша… как ее, кто она вам? Не мать, а тетка Прасковьи…

— Агафья Егоровна, — подсказал Еремей. — Свойственница она нам.

— Эта свойственница мелет чушь! Вообразите! При недержании мочи нужно взять кирпич из задней стенки печи, истолочь его и поить больного. Энурез у детей или у пожилых женщин имеет совершенно разные причины! И поить их кирпичом, даже из задней стенки, по меньшей мере глупо! Или вот. На больной зуб положить кусочек венчальной свечи. Как вам нравится? Почему, собственно, венчальной, а не от заупокойной службы? Последняя, очевидно, в каких-то иных мракобесных рецептах применяется. Еще мне нравится такая идея: если у человека ячмень на глазу, ему надо показать кукиш и три раза повторить: «На́ тебе кукиш…» чего-то там… Нюраня, как дальше?

— На́ тебе кукиш, что хочешь купишь, купи себе топорок, секи поперек.

— И вся недолга, представляете? — издевательски скривился доктор. — Зачем нам офтальмологи? Будем всем глазным больным фиги в нос совать. Дешево и просто!

— Василий Кузьмич, — с мягким укором сказала Нюраня, — но ведь некоторые рецепты вы одобрили?

— Безусловно! Сводить бородавки чистотелом — проверенный метод, но обвязывать их веревками, которые потом закапывать в навоз!.. Извините, дичь!

— А про отит? — снова подсказала Нюраня.

— Интереснейший рецепт, — живо откликнулся доктор. — Фигурирует луковица… Нюраня?

— Надо взять луковицу, разрезать надвое, вынуть сердечко и на его место положить цветок ромашки, снова сложить луковицу, положить в печь, зарыть в горячую золу, чтобы испеклась. Потом цветок, пропитавшийся луковым соком, вложить в больное ухо.

— Здесь есть логика, потому что и лук, и ромашка содержат…

Василий Кузьмич говорил, привычно расхаживая вдоль длинного стола. Остальные домашние — Петр, Марфа и работники, Степан и Прасковья — входили в горницу и молча, чтобы не прерывать умных речей доктора, кланялись. Мужчины садились на лавки, женщины тихо накрывали на стол.

Из комнаты Петра и Марфы, споро семеня на четвереньках, выполз Митяй. Покрутил головенкой, встал на ноги, сделал несколько нетвердых шажков, снова плюхнулся на пол и устремился к Еремею, привычным способом передвигаясь. Еремей подхватил его, посадил себе на колени.