— Чудо, — подсказал Митя.

Молодой человек, сбившись, обернулся к Мите и пару секунд непонимающе смотрел на него.

— Какое чудо? — наконец, взорвался он. — Какое чудо? Тут ущерба имиджу на миллионы! Миллионы! Кто нам их компенсирует? Вы?

— Пушкин скоро воскреснет, — напомнил Митя.

Представитель застройщика закатил глаза и, покачав головой, обернулся к представительной женщине лет пятидесяти, державшей в пухлых руках с ярким маникюром красную папку.

— Людмила Сергеевна! — взмолился он. — Ну надо же что-то делать?

Людмила Сергеевна, в свою очередь, оглянулась на крупного рыхлого мужчину в очках, одетого в зеленый комбинезон на голое тело. В отличие от остальных он так и остался стоять на месте, заложив руки за спину и изучая мироточащий плакат.

— Виктор! — позвала она. — Может, все-таки лестницу какую-нибудь?

— Ну какая тут лестница? — устало откликнулся мужчина в комбинезоне. — Здесь метров десять, не меньше. Тут эти нужны — «если друг оказался вдруг».

Все замолчали. Было похоже, что спор давно движется по кругу и его участникам уже надоело повторять друг другу одно и то же.

— А нельзя как-нибудь изнутри? — спросила Ольга.

— Нельзя, — тут же закричала девушка с забранными в хвост волосами и правильными чертами немного изможденного лица, словно обрадовавшись, что подошла очередь ее реплики. — Мы, между прочим, плитку только что положили. Под заказ. Полгода ждали! Кто нам ремонт делать будет?

Высокий молодой человек, терпеливо маячивший за ее спиной, с надеждой посмотрел на Митю, но тот решил больше не шутить про Александра Сергеевича.

— А может, ну его? — неожиданно спросил полицейский. Все повернулись к нему.

— Ну, плачет и плачет, — пояснил капитан. — Может, он от радости плачет?

Так же синхронно все посмотрели на плакат и некоторое время изучали его, прикидывая, может ли хоть кто-нибудь принять эти кровавые потеки за слезы радости.

— В первый раз, что ли? — продолжал ободренный отсутствием возражений полицейский. — У нас вон однажды фотографии со стенда «Разыскиваются» заплакали, и ничего. Я и заметил-то через две недели.

Представитель застройщика молча раздвинул собравшихся, подошел к голоплечему Виктору и, попросив у него сигарету с зажигалкой, неловко закурил.

— А чего он вообще так нервничает? — спросил Митя. — Эти дома кто-то сейчас и правда покупает?

— Вот именно сейчас как раз и покупают, — ответила Людмила Сергеевна. — В Страшный суд денег все равно не занесешь. А тут хоть пожить под конец по-человечески.

— Ну, допустим. А ему тогда все это зачем? Или ему все-таки подсказали нужного архангела?

— Каждый ждет, как умеет, — пожала Людмила Сергеевна крепкими плечами, отчерченными под белой блузкой бретельками лифчика. — Это еще не худший вариант — людям дома строить. А что делать? В гроб лечь и молиться? У меня так муж лежал первое время. Сначала вместе со всеми на Лютой горке — я ему туда неделю еду носила. Потом все себе отлежал и стал на ночь домой возвращаться. Сказал, когда начнется, он до своего гроба добежать успеет. В конце концов они там разругались все, и он гроб домой перетащил. Бог, говорит, хорошего человека и под крышей найдет. Мы сейчас там рассаду выращиваем. На балконе только не повернуться.

На Лютую горку Митя уже ходил. На самом деле это был невысокий холм на окраине Краснопольска с ровной площадкой на вершине. Сейчас там стояло меньше десятка гробов, в которых, сложив руки на груди, лежали очень загорелые люди и выцветшими глазами смотрели в небо. Рядом с некоторыми из них сидели на крышках родственники и что-то рассказывали про детей и работу. Загорелые люди иногда улыбались. Уходя, родственники оставляли возле гробов целлофановые пакеты с едой.

Принято было считать, что горку называют Лютой из-за кулачных боев, которые когда-то на ней устраивались, но некоторые ученые связывали ее имя с племенем летяков, живших раньше в этих местах. Летяки проводили на холме свои похоронные обряды. Они верили, что душа после смерти попадает либо в Нижний мир, где ведет почти такую же жизнь, как и в обычном, Среднем, только без глаз и больших пальцев, либо в Верхний, откуда может вскоре вернуться и возродиться в новом теле. Чтобы помочь умершему попасть в Верхний мир, летяки подвешивали его между двух деревьев, причем люди, прятавшиеся за стволами, то натягивали, то отпускали привязанные к запястьям трупа ремни, отчего казалось, будто тот машет руками и летит. Одновременно вокруг тела кружились его соплеменники в сделанных из коры масках злых духов усыров, которые охраняют ведущий наверх Дымный путь. Они отрезали от покойника куски и бросали в пригибавшийся и недовольно шипевший костер. Нельзя было трогать только нос, поскольку считалось, что душа живет именно там: летяки, судя по всему, отличались крупными носами, и это давало им повод подозревать соседние племена в отсутствии души. Когда уже вымиравшие летяки впервые столкнулись с сифилисом, они окончательно убедились в правоте предков: носы, конечно, проваливались из-за того, что от блуда гибла душа. У женщин было две души, которые помещались в грудях, но поскольку одна все равно принадлежала Верхнему, а другая Нижнему миру, никаких специальных обрядов для них не проводилось.

После того как от покойника оставалась одна носатая голова, ее привязывали к сшитому из шкуры и наполненному болотным газом шару, чтобы отправить в Верхний мир, откуда душа умершего потом спустится вниз и поселится в ком-нибудь из новорожденных. Из-за близости к огню шары с метаном иногда взрывались. В таких случаях считалось, что душа решила прервать цикл перерождений и превратиться в духа-охранителя племени. Погибшие при взрыве усыры становились его помощниками.

Когда летяки ушли из этих мест, Лютая горка продолжала пользоваться дурной славой, поэтому краснопольцы появлялись здесь только ради кулачных боев с парнями из соседнего Хохлова. В тридцатом году на холме хотели поставить памятник Сталину, который, бежав из ссылки, где-то здесь вышел к Краснопольску и даже провел ночь в одном из домов. Семьи, в разное время дававшие приют беглым каторжникам, которые засыпали прямо за столом, роняя голову, как в нимб, в круг света от лампы на скатерти, и которых, конечно, никто не запомнил в лицо, долго потом спорили, у кого из них ночевал смертельно уставший и счастливый Коба. Памятник должен был изображать Сталина в валенках и расстегнутом на груди тулупе, стоящего над обрывом и приветственно распахнувшего объятья свободному миру. Проект послали самому Иосифу Виссарионовичу. В отличие от краснопольцев он читал про почти законченную статую Христа в Бразилии и прямо поперек рисунка вывел четким полууставом: «Боже упаси». Относилось это к конкретному проекту или к самой идее, никто не понял, поэтому на всякий случай памятник решили не ставить. Времена, к счастью, были еще относительно гуманные, так что для скульптора и местных властей этим все и закончилось.

— А вы, я смотрю, не местный? — с профессиональным равнодушием поинтересовался у Мити капитан.