налицо. Эмили с Джессикой мелко и часто моргают, поглядывая друг на друга словно в надежде, что другая заговорит первой.

— Конечно же нет, — говорит наконец Эмили. — Разумеется, любой человек волен писать о чем угодно. Просто мы думаем о том, как вас подать, чтобы читатели прониклись к вашей книге доверием.

— Что ж, проникаться им никто не мешает, — говорю я. — А доверяют пускай словам на странице. Там кровь и пот, потраченные на изложение этой истории.

— Да, безусловно! — с готовностью соглашается Эмили. — И это никто не оспаривает.

— Конечно же нет! — вторит ей Джессика.

— Опять же, мы считаем, что любой человек волен высказывать все что угодно.

— Мы не какие-нибудь цензоры. К тому же мы не из Eden, чтобы требовать каких-то культурных ограничений.

— Вот и хорошо.

Эмили плавно переводит разговор на места, где я живу, куда бы могла отправиться в путешествие и т.д. После этого я еще не успеваю сориентироваться, как встреча довольно быстро сходит на нет. Эмили и Джессика вновь восклицают, как они взволнованы книгой, как замечательно было познакомиться и как им не терпится продолжить работу со мной. Потом они исчезают, а я глазею на пустой экран.

Чувствую я себя ужасно и по следам отправляю имэйл Бретту, выплескивая все свои тревоги. Он отвечает через час, уверяя, что я зря волнуюсь. «Они просто хотят внести ясность», — говорит он. О том, как именно меня позиционировать.

Как оказалось, позиционировать они меня хотят как «человека мира». В следующий понедельник Джессика и Эмили присылают нам обстоятельное электронное письмо с подробным описанием своих планов: «Мы считаем бэкграунд Джун очень интересным, поэтому хотим убедиться, что читатели о нем узнают». Они рассказывают о разных местах, которые я сменила еще в детстве, — Южной Америке, Центральной Европе, полдюжине городов в США, ставших остановками в бесконечном турне моего отца как инженера-строителя. (Эмили откровенно смакует словцо «кочевник».) В моей недавно написанной авторской биографии они выделяют год, который я провела в Корпусе мира, хотя рядом с Азией и близко не бывала (была в Мексике, где практиковала свой школьный испанский, а затем до срока бросила учебу из-за выворачивающего и цепкого желудочного вируса; меня даже пришлось эвакуировать по медицинским показаниям).

Публиковаться мне предлагают под именем Джунипер Сонг — вместо Джун Хэйворд. («Ваш дебют набрал не совсем те обороты, на которые мы рассчитывали, и лучше начать с чистого листа. А „Джунипер“ звучит так необычно. Как-то даже ориентально».) О разнице в восприятии между «Сонг» и «Хэйворд» все деликатно помалкивают. Никто не заявляет, что «Сонг» по звучанию может сойти за что-то китайское, хотя на самом деле это второе имя, которое мне придумала мать в пору своего хиппизма, когда меня чуть было не окрестили Джунипер Сиренити Хэйворд.

Эмили помогает мне написать статью для Electric Lit об авторской идентичности и псевдонимах, где я объясняю, что переименоваться в Джунипер Сонг я решила затем, чтобы почтить свое прошлое и влияние матери на мою жизнь. «Мой дебют „Под сенью платана“, написанный под именем Джун Хэйворд, основывался на моем горе из-за смерти отца, — пишу я. — „Последний фронт“, однако, я писала уже как Джунипер Сонг, что символизировало шаг вперед в моем творческом поиске. Это то, что я больше всего ценю в писательстве, — бесконечная возможность заново изобретать себя и те истории, которые мы о себе слагаем. Что, как не это, дарует нам возможность сознавать каждую крупицу своего таланта и своего наследия во времени».

Я ни в чем не солгала. Вот что важно. Я не притворялась китаянкой и не выдумывала опыта жизней, которых у меня не было. То, что мы делаем, отнюдь не надувательство. Мы просто выдвигаем правильные рекомендации, чтобы читатель воспринимал меня и мои истории серьезно; чтобы никто не отказывался взять в руки мою работу из-за каких-нибудь въевшихся предрассудков о том, что кому можно и что нельзя писать. Ну а если кто-нибудь возводит напраслину или неправильно соединяет точки, разве это не говорит о нем гораздо больше, чем обо мне?

У редакторов дела идут без сучка без задоринки. Даниэле по нраву все, что я сделала в своих правках. На своем третьем заходе она просит буквально о мелочах — несколько мелких исправлений в строчках и абзацах и чтобы я добавила dramatis personae (модный термин, означающий список персонажей с их краткими характеристиками, чтобы читатель не забывал, кто они такие). Затем дело переходит к ревизионному корректору — эдакому, в моем представлении, супермонстру с орлиным взором, ухватывающим все затерянные на просторах книги описки и огрехи, невидимые замыленным глазом.

Мы сталкиваемся всего с одной «задоринкой» — буквально за неделю до истечения этого самого срока.

Ко мне как гром среди ясного неба падает имэйл от Даниэлы: «Привет, Джун. Надеюсь, у тебя все норм. Можешь ли ты поверить, что от публикации нас отделяет каких-то шесть месяцев? Хотела узнать твое мнение вот о чем. Тут Кэндис предлагает взять сенситивного ридера или читателя от китайской диаспоры. Понимаю, этап уже поздний, но хочешь, мы этим для тебя займемся?»

Сенситивные ридеры — это читатели, которые за мзду выдают консультации по культуре и критические замечания по рукописям. Например, белый автор пишет книгу, в которой задействован чернокожий персонаж. Издатель может нанять читателя, чувствительного к данной теме, чтобы проверить, являются ли текстовые репрезентации сознательно или бессознательно расистскими. За последние несколько лет это дело набирает все бóльшую популярность и все больше и больше белых авторов подвергаются критике за использование расистских идиом и стереотипов. В принципе, неплохой способ избежать порки в Twitter, причем иногда это приводит к неприятным последствиям — я слышала истории как минимум о двух писателях, которых вынудили снять свои тиражи из-за единственной субъективной ремарки.

«Не вижу смысла, — отписываюсь я. — В своих проделанных исследованиях я абсолютно уверена».

Мне на почтовый ящик тут же поступает ответка: «Это Кэндис. Отвечаю на ваш имэйл. Я твердо убеждена, что нам следует нанять читателя, знакомого с историей и языком. Джун не принадлежит к китайской диаспоре, и мы реально рискуем, если досконально не проверим все китайские фразы, понятия и/или текстовые выкладки на предмет расизма через читателя, который лучше приспособлен для выявления подобных ошибок».

Я издаю тяжелый стон.

Кэндис Ли, помощница Даниэлы по редакционной работе, — единственный человек в Eden, кому я не по душе. Внешне она этого никогда не выдает, чтобы не было оснований жаловаться, — ее имэйлы безупречно вежливы, она добросовестно ретвитит все, что я публикую о книге в соцсетях, а на видеоконференцих неизменно здоровается с улыбкой. Но с уверенностью можно сказать, что все это натянуто,