— Детей как бросишь? Любят они тебя. Подумай как следует…

— Хуже им будет, когда меня погонят. Ни на кого я не в обиде, ни на кого не сержусь. Против жизни не пойдешь. Вася — человек еще молодой, не сможет он один прожить, да и не надо. Одинокому далеко ли до водки, до гулянок? Семья ему нужна, Витя. Ни в чем я его не виню.

Виктор предложил перебраться к нему, родителей все равно нет. Бабушка не согласилась. Уехала к родне под Волгоград. Там жили Андроновы второй семейной ветви, те, что строили Сталинградский тракторный.

А месяца через три пришел к Виктору дядя Василий, рассказал, что жена ушла от него, поняла, что не сможет быть матерью чужих, взрослых, детей, не приняли они ее.

— Что делать и не знаю, — говорил дядя, — самый переломный возраст у них, присмотреть надо, направить, а меня и дома-то весь день нет…

Сидел он перед Виктором сгорбившись, глаза полны слез, ни о чем не просил, пришел свое горе излить.

— Вот что, дядя Вась, бабушку надо обратно позвать, другого выхода нет, — решительно сказал Виктор.

— Не приедет она, гордая наша бабушка. Да и то сказать, как мы отпустить ее могли? Не по-людски это было, сам посуди.

— То другой разговор, — сказал Виктор. — Забирай детей и езжайте все втроем, поклонитесь ей, попросите вернуться. Не откажет она детям, уж я ее знаю. Вернется, я тебе истинно говорю.

— Да чтоб я еще раз привод бы кого!.. — клял себя дядя Василий, — Скорей удавлюсь. Детей надо в люди вывести, другой заботы у меня нет.

Послушался Василий совета племянника, взял отпуск и летом вместе с детьми поехал в Волгоград. Вернулись они с бабушкой.

Спустя много времени бабушка рассказала, как дядя Василий и дети уговаривали ее. Они все трое плакали, она упиралась. «Опять кого-нибудь приведешь и опять мне уходить…» — говорила бабушка. В конце концов не выдержала сурового тона и заплакала вместе с ними…

Такой у них получился хороший разговор в тот день, что Виктор, поддавшись чувству, рассказал о Ларисе совсем иначе, чем в первый раз, — правду о своем странном интересе к чужой жене, о том, что не знает, как вести себя с ней, и мучается ото дня ко дню все больше.

Не заметил сам, как повзрослел, а бабушка и не удивилась, и не вознегодовала, что не дает ему покоя чужая жена.

Виктор посмотрел в крупное морщинистое лицо бабушки со строго сжатыми губами и внимательно, добро смотревшими глазами, почему-то стало ему покойно и светло на душе.

XII

Бабушка была одна. Виктор застал ее на диване в «зале», смотрела, а вернее, слушала телевизор и вязала кофточку для подросшей внучки.

Детей не было, старшая, Шурка, убежала на станцию юннатов по соседству с тупичком в уголке парка, Володя отправился с товарищами в кино. Виктор выложил на стол кулечки с конфетами и печеньем.

— Зачем тратишься? — запротестовала бабушка. — У нас и своих хватает. Сашенька, отец твой, мне деньги переводит…

— Хватало, ты бы кофточек не вязала, — резковато ответил Виктор.

Бабушка отложила вязанье, заторопилась на кухню поставить чайник.

— Не могу я без дела, Витенька, — заговорила она, вернувшись из кухоньки и присаживаясь рядом с ним к столу. — Всю жизнь в работе. Привычка у меня и в отдыхе рукам покою не давать.

Виктор хмурился, молчал.

— Что у тебя? — спросила, мельком глянув на внука. — Да ты никак опять прямо с завода? — она всплеснула руками, клубок пряжи, лежавший у нее на коленях, покатился по полу. — Лица на тебе нет, Витенька, все в копоти. Сейчас кастрюлю воды согрею, отмоешься, а после и чаю попьем с твоими гостинцами.

Она опять торопливо поднялась и пошла было на кухню.

— Да ты обедал сегодня? — спросила, останавливаясь на полпути к двери. — Что же это я, старая, чаи распивать собралась… И отмоешься ты у меня сейчас от грязищи, и накормлю я тебя как следует быть, и гостинцев твоих отведаем… — Она скрылась на кухне и принялась там греметь кастрюлями.

Виктор ничего еще не успел сказать про дядю Ивана, но от одной только бабушкиной доброй заботливости сжимавшая душу тревога отступила, ему стало немного легче. Нужен человеку свой дом, простые ласковые слева, сочувствие и забота близких. Крепче тогда стоишь на земле. А бабушкин дом с детства был его домом, и здесь волнения, горести и радости сначала детские, а потом те, что тревожат или радуют взрослых людей, всегда находили отзвук в бабушкином сердце…

Виктор поднялся и пошел на кухню помочь бабушке. Отобрал у нее ведро, принес из колонки воды. А уж когда все было сделано и на плите над голубым пламенем стояла кастрюля с водой, оперся острым плечом о косяк двери. Наблюдая, как бабушка достает из холодильника миску с котлетами и кастрюлю с супом, сказал:

— Дядя Иван в больнице, бабушка… — Она остановилась на полпути к плите с миской и кастрюлей в руках и внимательно, с виду как будто совсем спокойно взглянула на него. Он шагнул, взял у нее посудины и поставил на плиту.

— Что ты, Витенька, — с укором сказала бабушка, — ничего у меня никогда из рук не валилось, а уж какие страхи были во время войны… Идем в залу, сядем, и ты мне все по порядку расскажешь. Идем, Витенька…

Не он бабушку, а она его успокаивала, поняла, что плохо ему. Вот за то, что понимает его, он и любил свою бабушку. Они сели у круглого стола, бабушка положила на край его большие морщинистые руки и кивнула:

— Давай…

— Авария на заводе, бабушка. Не видел я еще такого, каупер развалило… — Бабушка когда-то сама участвовала в строительстве доменного цеха, что такое каупер, ей не надо объяснять, какой он высоты и сколько заключено в его корпусе огнеупора. — На полном ходу… А дядя Иван выбежал с литейного двора на площадку, и его ударило… кирпичом в голову… Кто говорит, каупер ветром повалило, кто нас обвиняет…

— Ветром, ветром, Витенька, — поспешно заговорила бабушка, успокаивая внука. — Ночью что делалось! Крышу едва не унесло, в парке деревья вывернуло.

— Может быть, — угрюмо сказал Виктор. — Там дознаются…

— Дознаются, Витенька. Люди добром живут.

Бабушке хотелось спросить, что с Иваном, но она сдерживала себя, внук сам скажет, не надо терзать его зря тревожными расспросами. И так на себя не похож. Приготовится и сам скажет…

— Врачи меня к нему не пустили, говорят, завтра узнать у дежурной сестры.