— Пошёл, Спарки! — хриплю я старческим ворчливым голосом. — Прошу тебя, отвяжись!

Я-то понимаю, что Спарки рад видеть меня. Только я слишком слаб, чтобы выдерживать его любовь.

— Стой, пёсик, стой!

Карли Бет силой схватила Спарки и оттащила от меня. Я, отдуваясь, поднялся на ноги. Она держала пса, пока я не выпрямился.

— Стив, это ты? Что-то ты рано, — раздался голос мамы, и она вошла в гостиную.

Она уже переоделась в свой серый халат, в котором обычно ходила дома. На голове у неё были папильотки.

— Привет, Карли Бет! — воскликнула она, удивившись. — Я уже не ждала гостей. Я…

— Да брось ты, мама, — проворчал я как столетний старик. — Мы на минутку. Нам кое-что нужно.

— Как тебе костюм Стива? — спросила мама Карли Бет. — Скажи, какая жуть эта маска, а?

— А он разве в маске? — пошутила Карли Бет. Они с мамой засмеялись.

— Так зачем ты зашёл? — спрашивает мама.

— За печеньем, — быстро отвечаю я. — Тем, что ты мне вчера купила. Это печенье — символ любви.

Мама же сама говорила, что проделала лишних два километра, чтобы купить моё любимое печенье. Она знала, что я очень и очень его люблю, больше всего на свете. И она сделала этот крюк, потому что любит меня. Значит, это печенье и есть самый настоящий символ любви.

Надо скорей откусить кусочек, и всё как рукой снимет, верней, эта ужасная маска снимется.

И вдруг лицо у мамы вытягивается. Она смотрит на меня удивлённо, словно глазам своим не верит.

— И ты вернулся за печеньем? А как же «кошелёк или жизнь»? Ты что, ничего не собрал?

— Гм… я… понимаешь, — бормочу я растерянно. Голова не варит, и я не могу ничего путного придумать.

— Это у него причуда такая, — пришла мне на помощь Карли Бет. — Он говорит, что только о нём и думает. Вынь да положь это чёрно-белое печенье.

— Во-во, — подхватываю я. — Страсть как печенья хочется. Лучше этого печенья ничего на свете не бывает.

— Я тоже люблю его, — продолжает Карли Бет. — Вот и примазалась к Стиву. Мы хотим прихватить его на нашу вечеринку.

Мама даже головой закачала.

— Ах, какая жалость, — говорит.

— Да в чём дело? — кричу я, чувствуя, как сердце в пятки проваливается.

А мама всё качает головой:

— Нет печенья. Спарки нашёл утром коробку и умудрился всё слопать. Нет, ребята, печенья.

От маминых слов у меня в глазах помутилось. Будто меня мешком по голове стукнули. Я издал жалобный стон и повернулся к Спарки. А тот смотрит на меня во все глаза и по полу своим обрубком колотит. И так радостно! Вот, дескать, как хорошо я сделал!

— Ты мне жизнь загубил, проклятый Спарки! — хотелось крикнуть мне. — Жадный дрянной поросёнок! Не мог хоть одно печеньице оставить! Чтоб тебя, Спарки! Теперь мне конец. Теперь я до конца дней своих буду с такой страшной рожей.

И всё почему? Потому что этот урод Спарки тоже любит чёрно-белое печенье.

А Спарки колотит хвостом и на меня — прыг. Прижался к моим ногам. Хочет, чтоб его погладили.

Нет уж, думаю я. Поглажу я тебя, предатель, жди.

А из соседней комнаты папа зовёт маму. И мама уходит, помахав на прощанье нам рукой:

— Ладно, развлекайтесь, дети!

Развлекайтесь! Больше мне никогда в жизни не развлекаться, с горечью подумал я. Я почувствовал себя самым несчастным человеком на свете.

— Что теперь делать? — поворачиваюсь я к Карли Бет.

— Хватай Спарки, — шепчет она в ответ, подбираясь к псу.

— Спарки? Это ещё зачем? Чтоб я ещё когда-нибудь прикоснулся к этому псу! — с негодованием воскликнул я.

А Спарки свой язык вывалил и трётся об меня.

— Подними его! — снова говорит Карли Бет.

— Зачем?

— Спарки — твой символ любви! — говорит Карли Бет. — Ты посмотри на него, Стив. Разве не видишь, как он тебя любит.

— Да, любит. Даже моё печенье сожрал! — хмуро бросаю я.

Карли Бет так и наступает на меня.

— Далось тебе это печенье! Хватай Спарки! Он твой символ любви. Подними его и прижми к себе. Голову даю на отсечение, маска спадёт.

— А что, попытка не пытка.

Подбираюсь к своему бедовому терьеру. Нагибаюсь. Спина так и хрустнула. Колени заскрипели, будто там песок.

Только бы получилось, взмолился я. Только бы получилось!

Протягиваю руки за Спарки, а он — прыг! — и побежал в комнату к родителям.

— Спарки, назад! — кричу, хватая руками пустоту.

Собака останавливается в нескольких шагах от меня и поворачивается.

— Ко мне, Спарки! — зову её своим слабым голосом. — Спаркинька, иди ко мне, иди к Стиву.

Пёс снова заколотил своим обрубком. Башкой двигает из стороны в сторону, а сам ни с места.

— Он играть со мной вздумал, — жалуюсь я Карли Бет. — Хочет, чтоб я побегал за ним.

Встаю на колени и протягиваю к Спарки обе руки.

— Ну, давай, Спарки. Иди ко мне. Я староват, чтобы бегать за тобой. Ну, иди сюда, пёсик.

К немалому моему изумлению Спарки тявкнул и, подбежав, прыгнул мне на руки.

— Обними его, Стив, — кричит Карли Бет. — Обними его. Сейчас всё получится, вот увидишь!

Пёс такой тяжёлый. Я еле удержал его. Но всё же держу из последних сил. Так и прижимаю к груди.

Схватил и держу. Держу и держу. Но ничего не происходит.

Прошла, наверное, минута, и этой псине надоело сидеть у меня на руках. Он вырвался, спрыгнул на пол и побежал в другую комнату.

Хватаюсь обеими руками за маску. Только я и так знаю, что зря силы трачу. Никакой разницы не чувствую. Как было, так и есть. Отвратительная личина приросла к моему лицу и сидит как влитая.

Карли Бет сочувственно положила мне руку на плечо.

— Мне очень жаль, Стив, — говорит. — Видать, у каждой маски свой нрав.

— Ты хочешь сказать, что мне, чтобы отделаться от неё нужно что-то другое?

Карли Бет кивает головой:

— Думаю, что да. Вот только что?

Я издал крик отчаяния.

— Всё кончено, — чуть не плачу. — Я даже на ноги подняться не могу!