я помнил все хорошо — как минимум потому, что увиденное реально происходило чуть меньше года назад.

Часы!

Те же самые, что отец вручил мне в машине!

Или — аналогичные? Неужели он сам их раскопал?

Да и вообще… нутром чуял, то летнее утро как-то было связано со всем происходящим сегодня. С чего все началось? С того, как отец вместе со своим товарищем забрал меня с Невского. Или — раньше? С курьера?

Я готов поверить в любые совпадение, но точно не во вчерашние. Нет, определенно курьер-рептилоид тоже должен был быть к этому причастен. Может, его тоже застрелили эти люди-пальто, а я их просто не заметил? Это бы объяснило его моментальное исчезновение. Впрочем, в этом мире от их выстрелов люди просто падали, а не взрывались и не исчезали. Словом, ничего не понятно, но очень интересно.

Что было дальше? В целом вырисовывалось, что отец забрал меня, чтобы уберечь от беды. И не уберег, раз я здесь… Или именно что уберег, раз я все еще жив? Зависит от точки зрения.

Пришел к выводу, что пока я не узнаю больше, никак все эти факты не сопоставлю. Я и вчера много ломал голову о происходящем, и понял, что гадать можно до бесконечности. Лучше действовать.

А чем вообще вчера вечер закончился? Точно, я упал — и меня, судя по всему, закинули к себе на койку. Решили не создавать себе лишних проблем, оставляя мое тело на полу.

Лучше мне не стало. Во мне словно происходили какие-то сложные процессы. Похоже на болезнь, но ощущения непривычные. Я одновременно чувствовал себя уверенно и бодро — вот хоть сейчас иди да набей Генке рожу. И в то же время голова горела, в затылке ритмично стучал пульс, и любое движение головы отдавалось дополнительной болью. Спать тоже хотелось, однако получалось с трудом. Все тело мерзло и горело одновременно, когда глаза смыкались, мне казалось, что веки плавят глазницы — настолько жаркими они казались. Наверное, это просто лихорадка.

Так я и валялся в полудреме. И ведь, похоже, даже таблетку парацетамола не выпросить, не говоря уже о постельном режиме и прочих радостях моей былой жизни. Только догнивать в этом безумном месте. Безумном мире.

Не знаю, сколько прошло времени, когда в хате зашептались. Начало разговора я не слышал, а потом в ушах словно заслонку пробило, и донеслось:

— …А ты уверен, что Генка нормально отреагирует? У них там сборы.

— Он сам наставлял: сообщать про всех, кто о побеге или разбое заикнется. Я еще раз от Евгенича «промывку» получать не хочу, ну его нафиг! Заодно, если повезет, поскорее от этого избавимся.

— Давай тихо только, пока он в отключке. И остальных не разбуди.

И шаги. Это кто-то снизу поднялся и пошел на выход. На ночь все хаты закрывались железными решетчатыми дверьми, но не на замок — просто должны были быть плотно прикрыты. Когда тот, кто решил на меня донести Генке, начал медленно открывать дверь, она тошно заскрипела. А я громко сказал:

— Настучишь — пожалеешь.

И тишина. Я чувствовал, как парень замер на месте, не веря собственным ушам. Можно было не сомневаться, что это был тот же самый, что настучал про драку с Царем.

Состояние у меня было так себе, едва ли я вообще мог сейчас встать. И все же собрался с силами:

— Мне терять нечего. Скажу потом, что ты поскользнулся и об стену ударился. Проверим?

— Тебе не поверят, — скептически ответил стукач.

— Может и не поверят, но былое не вернуть. Для тебя мертвого уже будет разница?

Стукач что-то пробурчал себе под нос и вернулся на место. Рисковать не решился, это хорошо.

Потом меня опять срубило. Снов уже не запомнил, если они вообще были. Время от времени просыпался, головная боль никуда не девалась.

Разбудил меня Генка, ожидающий у входа. Спросонья я толком не расслышал, что он прокричал, но обращался точно ко мне.

Когда слезал с койки, обратил внимание на стукача — тот не спал. Как не спали, впрочем, и все остальные, генкин крик даже глухого разбудит.

— А ну за мной, — буркнул смотрящий, жуя жвачку.

На ноги я встал с трудом, пошатывало. Лицо на удивление не щипало и не болело — когда я провел рукой по лбу и щекам, показалось даже, словно вечерние раны уже частично затянулись. А вот затылок стучал болью, неприятно ныла спина. Кожа была разодрана вклочья, не могла не болеть.

В начале тоннеля была какая-то движуха. Бугаи в спортивных олимпийках и кожаных куртках стояли группами по три-четыре человека, что-то обсуждали и таскали. По ощущениям, время было пять или шесть часов утра. Меня Генка завел в допросную.

— Сбежать решил, подкидыш? — спросил он, хрустя шеей. Я промолчал. Садиться на стул не стал, так и продолжил стоять рядом. — Я бы из тебя все вытряс, но не до того.

Вот же стукач, зараза, все-таки сдал! Что ж, свой выбор он сделал. Осталось мне сделать свой.

— Звал? — в дверях появился уже знакомый мне Евгенич.

Явно не выспавшийся, спросонья. Видимо, только приехал.

— Сбежать думает, — сказал Генка. — Прочисти ему мозги как следует уже. Только мы его сегодня болванкой возьмем, так что пусть на ногах стоит.

— Займемся, — ответил Евгенич, тяжело вздыхая, и Генка оставил нас одних.

Мелькнула мысль: долбануть менталисту стулом по голове, захватить ему шею и начать пытать, угрожая задушить. Телом он дохленький, я осилю. Наверное. Вот только стоит ему подать голос, как за дверью все услышат. К тому же я забыл, что стул здесь вмонтирован в пол посредством некоей трубки. Не знаю, что Генка называл «болванками», но после попытки покушения меня точно застрелят от греха подальше, а то и живьем в бетоне замуруют. Нужен верный момент…

— Присядь, — буднично указал Евгенич, сам подставил табурет ближе ко мне. Сегодня он был гораздо менее бодр, и вообще выглядел так, словно вот-вот сам уснет.

— Опять в гляделки играть будем? — спросил я, и менталист принял это как вызов.

Он поправил очки, закрыл глаза, поднес ко мне руку… И ничего. Я прямо видел, как он сдался. Сперва несколько секунд не дышал, усиленно о чем-то думая закрытыми глазами, а потом часто задышал, опустил руку. Процедура повторилась.

Никакой «промывки мозгов» мне, конечно, не хотелось, но после предыдущей встречи Евгенич как-то совсем не вызывал у меня страха. Я всерьез раздумывал, не дурит ли он всех этих бандитов.

— Слушай сюда, — злобно проговорил в итоге он. — Черт его знает,