Просто пара иллюстраций

Мюзикл «Звуки музыки». Вечерний спектакль.

Глубокая оркестровая яма, закрытая сверху сеткой, как вольер с медведями. Конец антракта. Читаю книжку. Где-то наверху у барьера в фононом режиме щебечет мамаша с дочкой, показывая ей инструменты. Врубаюсь в происходящее на следующей реплике мамаши, обращенной в яму: «Как называется этот инструмент?» Уставший за день работы в разных местах контрабасист честно отвечает: «Футляр от скрипки».

Однозадачное сознание мамаши переключается на контрабасиста (все-таки Фрейда никто не отменял): «Смотри, какой большой дядя». Дальше уже я не выдержал: «Так его мясом кормят. А нас вот бананами».

Мамаша растворилась где-то в зале.

После «Спартака» Хачатуряна к барьеру оркестровой ямы подходит огорченная и обескураженная дама: «А почему «Танца с саблями» не было?» Те, кто еще не успел удрать домой, так и застыли в тех позах, в каких их застиг вопрос. Просто язык не поворачивался сказать женщине, просидевшей в этом шуме три часа, что ей надо было на «Гаянэ».

Некоторые нормы поведения в оркестре имеют общечеловеческий характер. Придя на работу, совершенно необходимо со всеми поздороваться, отпустить пару комплиментов женщинам, а мужчинам сообщить, что утро сегодня тяжелое как никогда. В свою очередь выслушать от женщин рассказы об успехах дочки в игре на скрипке и самочувствии кошки, а от мужчин — о том, что вчерашний концерт имел продолжение, и предложить им водички и что-нибудь от головной боли.

Более специфичные обычаи связаны с профессиональной деятельностью.

Принято приходить на работу чуть пораньше, раскрыть инструмент, посмотреть партию и особо трудные места. При этом считается хорошим тоном убедиться, что своими звуками ты не мешаешь арфистке, которая должна до начала работы привести инструмент в порядок, настройщику рояля, если это происходит в студии или перед концертом с фортепиано, и коллегам, которые пробуют сложные ансамблевые места. Если ты знаешь, что со стороны музыкального произведения никаких неприятностей не предвидится, то можно, разложив инструмент, пойти покурить и пообщаться, а первые утренние звуки издать как можно позже. То есть не раньше, чем это будет указано автором.

Когда дирижер на репетиции останавливает оркестр, необходимо как можно быстрее остановиться, а издавать звуки всуе считается неприличным. Лучше всего эту позицию сформулировал концертмейстер, боровшийся за тишину в оркестре: «Ни одной ноты бесплатно».

Каждый музыкант в душе педагог. Именно поэтому особенно трудно, но совершенно необходимо всячески подавлять в себе желание научить чему-нибудь коллегу и объяснить ему, как правильно. Подобные вещи допустимы только по отношению к близким друзьям — тихонечко, в уголочке, в обстановке глубочайшей приватности, предваряя венок советов по-восточному цветистым предисловием и всяческим расшаркиванием.

Ни на репетиции, ни тем более на спектакле или концерте нельзя оборачиваться в сторону облажавшегося коллеги. Это правило эквивалентно тому, в котором истинный джентльмен никогда не подаст вида, даже если заметит, что с его вилки сорвался маринованный гриб и улетел в декольте даме напротив. Исключения представляют какие-либо яркие неожиданности, не наносящие ущерба профессиональной репутации исполнителя. Например, с грохотом упавший пульт или зазвонивший мобильник.

Наоборот, ярко сыгранное соло влечет за собой ободрительное похлопывание рукой по своей ноге. В силу того, что вторая рука занята инструментом, а аплодисменты одной ладонью приняты только в практике дзен. В наиболее масштабных случаях коллеги подходят с поздравлениями после концерта (спектакля).

Исключения из этого правила чаще всего связаны с традициями коллектива, и если отношения выстроены по образцу серпентария, то и внешние проявления могут быть несколько иными.

Много лет назад оркестр Большого театра под руководством Александра Лазарева исполнял Восьмую симфонию Шостаковича. В ней есть большое соло английского рожка. Такое масштабное, что после окончания произведения дирижер поднимает солиста на поклоны публике. Как валторниста в Пятой Чайковского, как кларнетиста во Второй Рахманинова, как скрипача в «Шехеразаде» Римского-Корсакова. А тут не поднял.

Коллектив отреагировал в лучших советских традициях: коллеги начали обходить рожкиста стороной и перестали здороваться. Через несколько дней на репетиции Лазарев при всех обратился к рожкисту: «Ленечка, извините меня ради бога! У меня на концерте была температура тридцать восемь, я просто ничего не соображал. Спасибо вам большое и извините еще раз». После чего все вернулось в норму.

И в конце несколько общих принципов.

После работы всегда закрывай ноты — это обычай, происходящий из естественного уважения к библиотекарю, который их потом убирает.

Никогда не хами приглашенному дирижеру: когда-нибудь он может оказаться твоим главным.

Не флиртуй в незнакомом оркестре с женщиной, пока не убедишься, что ее муж не работает здесь же.

И заклинаю: остерегайтесь работать в тех болотах, где силы зла властвуют безраздельно.

Контрабасист вышел на пенсию и наконец послушал «Кармен» из зала. После спектакля в полном восторге бежит к коллеге поделиться впечатлениями:

— Слушай, там, где у нас мелодия пум, пум, пум, пум, у скрипок, оказывается, чудесный подголосок!

Ничего, между прочим, смешного здесь нет. Сколько лет играю «Лебединое озеро», а мотивчик у скрипок в одном номере так ни разу и не услышал. Хотя по смычкам вижу, что он там есть. И даже очень бодрый. Теперь буду пенсии ждать.

А что вы хотите — оркестр-то огромный. Вот каждый и слышит то, что поближе к нему. У меня под боком альты сидят, которых никто, кроме меня, не слышит. Зато они лучше всех слышат группу валторн, а когда по-настоящему вступают ударные в оркестровой яме, то задние пульты альтов просто сносит, а передние втягивают голову в плечи и зажмуриваются. Контрабасам не слышны фаготы, а трубы с тромбонами, когда играют, не слышат вообще никого. Да и цели такой не ставят. Что тут сделаешь — вот такая экзистенциальная проблема. Ведь, если посмотреть правде в глаза, ту звуковую партитуру, которую так старательно изобретал композитор, ни в оркестре, ни в зале, ни в записи практически никто и не слышит. В произведениях барокко и классицизма, может, малость и попроще. А у романтиков и более поздних каждый слышит свой фрагмент общей картины. Лучше всех, конечно, деревянным духовым: они сидят почти в середине. И когда оркестр играет С. Рахманинова или Р. Штрауса, мне всегда очень жалко публику, которая никогда не услышит того великолепия, которое происходит в центре оркестра. Я как-то играл «Три русские песни» Рахманинова для хора и оркестра, и от восторга перед тем, какая фантастическая красота происходит в оркестре, просто «в зобу дыханье сперло». Приехал домой, хотел восторгом своим поделиться… В записи ничегошеньки подобного не слыхать. Да и в зале (я потом слушал в БЗК) полпорции.