Мне из этого жанра запомнились две наиболее ярких записи. В одном случае чья-то… (я просто не знаю статуса этой дамы, поэтому можно вставить любое слово на ваше усмотрение) записывала диск из оперного репертуара. По крайней мере созданный ею образ Иоланты получился более чем цельным и органичным. Ее Иоланта была не только слепа, но и глуха, страшна, без голоса и чрезвычайно манерна. Кроме того, она, вероятно, много курила, потому что дыхания у нее хватало, как правило, на половину фразы. Независимо от ее длины. Поскольку музыка, в общем, всем знакома, то у оркестра была только одна достаточно серьезная задача — не ржать. И в результате благодаря мастерству звукорежиссеров в области монтажа все было выполнено на самом высоком уровне.

Другой случай оказался почти неразрешим даже для этих кудесников. Студию со всеми потрохами для записи себя, любимого, арендовал олигарх, кстати, с неплохим баритоном и обширным репертуаром. Он подъехал на «Мосфильм» на чем-то вроде «Мазератти» с номерами княжества Монако, что, безусловно, говорило о его высокой крутизне.

Все прошло очень неплохо. Ближе к концу работы из рубки сообщили, что все ноты они уже записали, а уж из них смонтируют все что угодно. Единственное, о чем хотелось бы попросить солиста, — это чтобы, если, конечно, он не очень устал, он еще раз записал первую фразу из песни «Я люблю тебя, жизнь». Солист очень доброжелательно и ответственно сказал, что «конечно, конечно», и в пятисотый раз спел: «Я люблю тебя, жисть…»

Как они справились с этой проблемой, я не знаю, но верю, что справились.

Так вот, оркестр собирается в студии

Приходим, конечно, чуть пораньше — нотки посмотреть. Потому что до этого момента их никто не видел. Полистав партию и убедившись в том, что учить все равно бесполезно, можно пойти к автомату, налить кофе, покурить и пообщаться с коллегами. Обменяться последними новостями, узнать, как обстоят дела в братских коллективах, спросить о семейных делах… В общем, ничего особенного, все примерно так же, как у собачек на собачьих площадках. За пять минут до начала, не докурив и не договорив, все отправляются в студию.

Настройка. Тут есть маленькая специфическая тонкость. Если оркестр пишет симфоническое произведение, то здесь все как обычно: ля первой октавы 442 Гц. Таков стандарт второй половины XX века. И по сей день. Если же музыка пишется с синтезаторами или наложением на уже записанный компьютерный или синтезаторный трек, то здесь стандарт — 440 Гц. Эта разница достаточно заметна для того, чтобы ее можно было проигнорировать.

После этого, как правило, инспектор представляет оркестру дирижера, заказчика и композитора, если он, не дай господи, присутствует на записи. Потому что не существует в природе более деструктивного фактора, чем живой композитор на репетиции и тем паче на записи. Если же происходит такой экстремально несчастный случай, что за дирижерским пультом оказывается автор, то можно с уверенностью сказать, что конец света наступит здесь и сейчас, опередив любые эсхатологические прогнозы, причем в максимально тоскливой и особо извращенной форме.

Мобильный телефон в студии сегодня и позавчера

Моей фантазии не хватает, чтобы придумать что-нибудь соизмеримое с зазвонившим в конце удачного дубля мобильником. Тем более что он в этот момент находится в кармане куртки, висящей в дальнем конце студии, или в сумочке, лежащей на скрипичном футляре на ступеньке станков для хора, которые находятся позади ударных инструментов и обычно используются как полки для всего. Естественно, все делают вид, что они ни при чем. Классическая ситуация в стиле Агаты Кристи, когда все находятся в замкнутом помещении и кто-то один…

Вообще-то, мобильник надо выключать совсем, потому что даже с выключенным звуком он способен давать достаточно мощные наводки, чтобы испортить фонограмму без всякого повода. А с таким явлением, как резонанс, мне довелось максимально близко познакомиться, когда мой телефон в виброрежиме ожил на пульте из фанеры в самом глубокомысленном, а стало быть, самом тихом месте каденции в фортепианном концерте Римского-Корсакова. Если бы за секунду до этого пианист не ошибся, я бы сейчас не писал эти строки. Это делал бы кто-то другой.

Как ни странно, подобная история, граничащая с анахронизмом, произошла лет за тридцать до появления первых мобильников. Запись Госоркестра. За пультом Евгений Федорович Светланов. Напряженная творческая атмосфера. В углу студии раздается вполне заметный шорох. Дубль сорван. Полное недоумение, тем более что звук раздается не из оркестра, а откуда-то из угла. Снова тишина, работа продолжается. Через какое-то время из того же угла вновь слышен шум. Работать невозможно. Объявляется перерыв, все начинают искать источник звука.

Ну кто бы мог подумать! Ожила купленная с утра и хорошо упакованная рыба…

Душераздирающие подробности я пропущу из общегуманистических соображений.

Ситуацию спас гениальный рожкист, любимец Мравинского и Светланова Леня Крылов, человек, которому прощалось все: «Евгений Федорович! Ну что вы так? Человек ДОСТАЛ живую рыбу. Будет фаршированная рыба-фиш…»

Пакет с рыбой перенесли в другое помещение. Запись продолжилась.

Ледокол

Так называется самая распространенная методика записи крупных музыкальных произведений. Идеально (с позиций записи) исполнить продолжительное произведение достаточно затруднительно: или стул скрипнет, или смычок случайно пульт зацепит, или ошибется кто, или сыграют где-то чуть не вместе. Можно даже ненароком чихнуть, хотя это в крайнем случае. Что же, опять все сначала? Нет. И за это опять-таки низкий поклон звукорежиссерам. Записывается фрагмент длиной минуты две-три, перезаписываются неудачные места из этого фрагмента, и, когда звукооператоры сообщают, что из имеющегося у них материала можно собрать полноценный кусок, переходят к следующему, захватывая для удобства монтажа конец этого. И вот так, потихонечку, не спеша, при нормальной профессиональной работе за четырехчасовую смену записывается двадцать минут музыки. И в самом конце — произведение целиком, по возможности с наименьшими потерями, чтобы у режиссера была общая картинка, по которой он потом будет весь этот пазл собирать. Правда, был случай, когда мы записывали антологию швейцарской музыки и, несмотря на очевидную мутность подавляющего большинства эндемичных авторов и их произведений, завершили проект быстро и качественно, пользуясь именно этим методом. Но одну из симфоний сыграть с начала до конца так и не удалось. Возможно, она и не была для этого предназначена.

Так вот, оркестр собирается в студии. Продолжение

Мы остановились на том, что оркестр настроился и готов увековечить предложенное прекрасное. Перед этим необходимо настроить звук в аппаратной. Сначала пробуют звук в каждом микрофоне. Для этого по отдельности играют что-нибудь, что угодно, флейта, гобой, валторна и так далее, пока из аппаратной не раздастся удовлетворенное «спасибо». Потом оркестр играет самое громкое место для финальной настройки аппаратуры — и можно работать. То есть сыграть разок предложенный материал, а дальше звучат сакральные слова: «Тишина. Мотор».