Поручик примолк, набираясь смелости. Решился наконец:

— Я вовсе не предлагаю налаживать отношения… Но если мы просто понаблюдаем за батальоном со стороны, как тогда? Быть может, это ничему не повредит? Или ученые и это запрещают?

— Нет. Об этом просто-напросто ни разу не заходила речь. Так уж сложилось, понемногу превратилось в неписаные правила поведения.

— И никто ни разу не пробовал…

— Ни разу.

— А почему? — тихо, настойчиво продолжал поручик. — Я знаю, как и все, что после февраля семнадцатого батальон перестал существовать, вероятнее всего, скрупулезно выполнив известный приказ. Это все знают… Можно же было хотя бы посмотреть, что там произошло?

— Я же говорю, сложились неписаные правила поведения…

— А нельзя ли их нарушить? В связи с чрезвычайностью ситуации?

— То есть?..

— Понаблюдать за последними минутами батальона, — сказал поручик. — Может быть, мы что-то и поймем? То, что прежде не понимали? Мне только что пришло в голову… Ладно, есть неписаные правила, но ведь они касаются только правильного хода времени, не так ли? Когда эти правила складывались, никто и предвидеть не мог, что грядущее однажды изменится. Не правда ли? Мы, собственно говоря, имеем дело с совершенно другим батальоном. Располагающемся в «неправильном» времени, — он показал на экран, на застывшую панораму начисто уничтоженного Петербурга. — А в данном случае, сдается мне, возможны отступления от правил…

Зимин улыбнулся почти что весело:

— Из вас определенно вышел бы хороший юридический крючкотвор…

— Я совершенно серьезен, господин генерал, — произнес поручик словно бы с некоторым вызовом.

— Я понимаю…

— Тогда?

— Экий вы змий-искуситель, Аркадий Петрович… — уже без улыбки сказал генерал.

Словно в приступе мимолетного озарения поручик понял выражение лица Зимина. Командующему хотелось, чтобы его переубедили, никакого сомнения! Он и сам, судя по странному выражению лица, по азартным огонькам в глазах, думал уже о таких действиях — но эти чертовы «неписаные правила» стали для него устоявшимся запретом, и генерал попросту не решался его нарушить, как светский человек не в состоянии пойти против правил этикета, даже если это противоречит его желаниям и чертовски невыгодно ему самому. Нет, тут и сравнивать нельзя — светский этикет и всю трагедию изменившегося грядущего…

Приободрившись, поручик с нешуточной настойчивостью продолжал громко:

— А что, если все же решиться? Мы можем что-то для себя понять… Ущерба в любом случае никакого…

— Полагаете?

— Полагаю, господин генерал. Мы ведь не собираемся заглядывать к ним через плечо и читать какие-то документы. Просто посмотрим, как батальон перестал существовать…

— Уговорили, — произнес Зимин почти благодушно. — Куда мне, старику, против этакого молодого напора… Давайте, господин инженер, для начала посмотрим, как обстояли дела летом шестнадцатого, в любой день…

Никаких иллюзий касательно своей силы воли поручик не питал — конечно же, глупо думать, что ему удалось уговорить генерала. Но, быть может, получилось самую чуточку подтолкнуть к решению, которое и сам Зимин готов был принять?

Савельев негромко охнул. Он знал, что это когда-нибудь непременно произойдет и в «правильном» времени, но видеть своими глазами — совсем другое…

Длиннейший деревянный забор, когда-то ограждавший территорию полигона, исчез бесследно, вероятнее всего, хозяйственные гатчинцы просто-напросто растаскали его на дрова — в противном случае он, не разрушаясь, простоял бы много лет, на совесть сколочен. Кирпичные стены наполовину разрушены, причем сразу видно, что виной тут не рачительные обыватели, а взрывная волна от тех взлетевших на воздух зданий, что стояли близко к ограде. А бывшие здания…

Как и следовало ожидать, от них ничегошеньки не осталось после череды чудовищных взрывов, которыми люди умышленно уничтожили абсолютно все, что не должно было попасть в посторонние руки. Ни остовов домов, ни улочек — немалое пространство сплошь покрыто грудами размолотого чуть ли не в щебенку кирпича и камня, ни одна травинка, ни одно молодое деревце не пробились сквозь эти нагромождения. Что бы там ни было, а батальон скрупулезнейшим образом выполнил секретный приказ, предписывавший не оставить ничего.

Ворота рухнули наружу, сметенные теми же взрывами, обрушились и кирпичные воротные столбы, и крытая железом арка над створками. Даже будка внешнего караульного, не таившая никаких секретов, если не считать переговорного устройства, судя по кирпичному фундаменту, в свое время старательно сожжена дотла. Ведущая к воротам дорога уже не выделяется меж обочинами — заросла высокой густой травой, совершенно не видна.

— Ну, что же, — бесстрастно произнес генерал. — Судя по всему, все случилось достаточно давно… Прыгайте… ну, скажем, в третье августа девятьсот восьмого.

Все целехонько. Вот только перед воротами, на травке, расположилось не менее отделения солдат из охраны — они сидят в вольных позах, кое-кто курит, несомненно, с дозволения начальства — слева, на скамейке, которой сейчас не было, сидит поручик, тоже курит, осунувшийся, с удрученным видом, рядом с ним, прислоненный к скамейке, стоит автомат, и у внештатного караула автоматы лежат под рукой, сразу видно, что они готовы к любым неожиданностям и скверным сюрпризам.

— Вперед ровно на сутки.

Деревянный забор в неприкосновенности, но кирпичный зияет теми же, уже знакомыми проломами, ворота рухнули, куски обугленных досок на месте будки еще чуть-чуть дымятся, здания превращены в сплошную гору кирпично-каменного крошева, над ней там и сям лениво курятся дымки. «Наблюдатель», не говоря уж о звуках, никак не мог передавать запахов, но Савельеву все равно показалось, что резкий запах гари залепляет ему рот и ноздри.

— Все понятно, — сказал генерал. — Что же, ищите момент, вы сами знаете, что делать…

Инженер кивнул, не оборачиваясь, он словно бы ссутулился, поник, но руки исправно метались над пультом.

— Вот оно!

Действительно, это могло оказаться только последними минутами перед концом.

Ворота распахнуты настежь, из них тянется колонна солдат, при них не видно уже ни автоматов, ни пистолетных кобур, позаимствованных из грядущего, — все до единого предметы, способные заставить задуматься какой-нибудь пытливый — а то и шпионский — ум, остались в расположении. Лица угрюмые, потерянные…

— Разместите «точку» над воротами, чтобы мы видели двор, — распорядился генерал бесцветным голосом. Несомненно, и на него эта картина произвела самое удручающее впечатление.

Теперь они видели примыкающий к воротам двор как на ладони. Тянулась колонна солдат, поодиночке и группами брели офицеры, очень многие в сопровождении семейств, за которыми денщики тащили скудные узлы с наспех собранными самыми необходимыми пожитками. Лица у всех такие же угрюмые, иные женщины открыто плачут, у стены что-то длинное, накрытое грубым брезентом, из-под которого торчат начищенные офицерские сапоги и рука, по-прежнему стиснувшая черный пистолет, — ого, вот даже как, кто-то предпочел таким вот образом остаться здесь навсегда…