с конкретно-материальным, а с абстрактно-текстуальным объектом[48]. Письменный текст независим не только от произношения (индивидуального выговора, акцента), но и от начертания (почерка переписчика, шрифта печати) и способа фиксации (формата книги, газеты или электронного файла). Такой абстрактный текст, опирающийся только на систему кодов, сохраняется как инвариант при варьировании своих материальных воплощений, и филология, работая с ним, от толкования несистемных знаков-аномалий закономерно переходит к анализу обобщенной структуры кода; при интерпретации текста она начинает объяснять некоторые аномалии в нем не как ошибки или варианты нормы, а как намеренные нарушения нормы автором для достижения художественного эффекта – то есть причинами не случайными, а структурными; вместо признаков современная литературная наука читает в тексте особые, сверхнормативные знаки.

Языковые знаки, как правило, не мотивированы, не обусловлены своим референтом; в терминах Пирса, это символы. Их означающее носит линейный характер, что ограничивает возможности создания иконических языковых знаков, мотивированных по сходству: с помощью речи еще можно имитировать временные процессы – другие акты речи, некоторые движения и жесты, некоторые природные звуки (крики животных и т. п.), – но не пространственные объекты и абстрактные понятия; языковыми знаками их можно лишь именовать и описывать, не претендуя на сходство текста с его предметом.

Благодаря произвольности и вариативности знаков в естественном языке развиваются богатые синонимия и омонимия, позволяющие играть нюансами и фигурами речи, разнообразить комбинации выражения и содержания. Условно-немотивированные отношения между означающим и означаемым являются также и неоднозначными: одно означаемое может соответствовать разным означающим, и наоборот. Здесь кроется одна из причин того, что по сравнению с другими знаковыми системами естественный язык отличается высокой избыточностью.

Подробнее. В теории информации, если объяснять без математического аппарата, «избыточными» называются такие коды, где для передачи желаемого сообщения используется больше информации, чем минимально необходимо. В таком сообщении содержатся четко различаемые субъектом элементы (фонемы в слове, реляционные морфемы в повторяющихся членах предложения и т. д.), которые не обязательны, не значимы для правильной дешифровки сообщения. Например, русское слово «связь» однозначно опознается по трем согласным фонемам с, в’ и з’ или по соответствующим им четырем буквам, даже если гласную фонему а заменить какой-то другой (например, е или и); стало быть, эта фонема избыточна, без нее теоретически можно было бы обойтись. Избыточность возникает не только из-за «лишних» элементов означающего, как в приведенном примере, но и из-за неоднозначного соответствия между элементами означающего и означаемого: например, для выражения одного и того же понятия мы можем использовать несколько синонимов, можем по-разному строить одинаковые по смыслу фразы. Некоторые искусственные системы коммуникации отличаются низкой избыточностью; в этих экономных системах любой элемент означающего служит для различения смысла. Так, компьютерные файлы хорошо поддаются «архивированию», сокращению объема, при котором из них устраняются необязательные элементы и снижается избыточность. В знакомом нам всем коде цифрового счисления каждое число однозначно определяется некоторой комбинацией цифр; если заменить в ней хотя бы одну цифру, число изменится, часто самым радикальным образом. Напротив того, если говорящий или пишущий спутает звук или букву в слове (при оговорке, описке, опечатке) или допустит грамматическую ошибку в построении слова или фразы, то в большинстве случаев слушатели или читатели правильно поймут его даже вне контекста, несмотря на ошибки: для создания и дешифровки сообщения достаточно меньшей информации, чем несут элементы его означающего, не каждое изменение означающего изменяет означаемое.

Избыточность, с одной стороны, делает коммуникацию неэкономной, повышает ее стоимость: на передачу сообщения мы тратим больше информации, а значит и больше энергии и времени, чем могли бы. Но, с другой стороны, она повышает надежность коммуникации, обеспечивая резервы на случай сбоев в канале передачи информации; «естественные языки страхуют себя от искажений механизмом избыточности – своеобразным запасом семантической прочности»[49]. Пользуясь в речи экономным однозначным кодом, таким как код цифрового счисления, мы делали бы ошибки с более тяжелыми, необратимыми последствиями. Избыточность языкового кода – ценный ресурс для филолога и даже для обыкновенного корректора, живого или электронного; благодаря ей в тексте можно уверенно, не спрашивая автора (которого, бывает, и не спросишь), исправлять так называемые «глазные» опечатки, не затрагивающие смысла слов и фраз.

Не менее важно и другое: высокая избыточность языка позволяет использовать его не только для практических, но и для творческих целей – варьировать стили речи, говорить одно и то же по-разному, вводить в текст шутки, остроты, каламбуры, сближения и подмены сходных слов, опознаваемые слушателем или читателем не как ошибки, а как игра. С экономным кодом (скажем, числовым) играть невозможно – от этого он блокируется, перестает функционировать. Высокая избыточность языка – это его гибкость, а языки с нулевой гибкостью, «например искусственные языки науки, принципиально исключающие возможность синонимии, материалом для поэзии быть не могут»[50].

Речь на естественном языке отличается двойным членением означающего: смысловые единицы (морфемы, слова, фразы) складываются из единиц смыслоразличительных (фонем, звуков, букв). Первые выражают собой полноценные знаки, обладающие смыслом, а вторые суть лишь компоненты, составные части таких знаков; сами по себе они не имеют смысла и только служат для его различения. Иначе говоря, в языке любое высказывание проходит как бы двухэтапную сборку: из мелких, ничего не значащих фонетических или графических деталей формируются обладающие смыслом морфемы, а уже из них складываются целостные слова и фразы. Двойное членение имеет место внутри означающего, и его не следует смешивать с разделением означающего и означаемого. Французский лингвист Андре Мартине (1908–1999) считал это фундаментальным свойством человеческого языка, отличающим его от языка животных[51]. Есть и другие знаковые системы с двойным членением означающего, но по большей части это искусственные коды, производные по отношению к языку, – например, код сигнальных флажков, применяемый на флоте: позиции флажков в руках сигнальщика однозначно соответствуют буквам алфавита, а из их комбинаций составляются слова передаваемого сообщения. В более слабой, зато и более самостоятельной форме двойное членение действует в музыке: ее звуки и ноты сами по себе не имеют значения, но образуемые ими мелодии и ритмы могут им обладать – они обозначают, например, «праздничность» (танцевальные ритмы), «народность» (фольклорные мотивы, вводимые в профессиональную пьесу), «драматизм» (аффективно окрашенные формы мелодии и ритма, используемые в опере или кинематографе) и т. д.; возможна и еще более детализированная система музыкальных значений, применяемая в так называемой «программной музыке». Однако есть и такие знаковые системы, где двойное членение означающего отсутствует, например живопись или бытовое поведение (о его семиотике см. главу 11): мы сообщаем окружающим своими поступками богатую информацию, но среди них трудно выделить устойчивые дифференциальные единицы, которые сами по себе не имели