Власть, которой наделяется духовный наставник, гораздо более сильная по сравнению с любой другой светской властью, поскольку подчиненный на самом деле верит, что только через послушание наставнику он может обрести спасение. Эта власть близка к абсолютной, и последствия ее могут быть самыми экстремальными. Легко предположить, что обладающие этой властью могут ею злоупотреблять. Если послушник добровольно отказался от своего разумения и здравого смысла, то логически уже невозможно опровергнуть доводы наставника, остается только подчиниться чужой воле. Поэтому даже самые образованные люди становятся готовы верить во все, что угодно и делать все, что угодно. Любое несоответствие между идеалами и реальными делами наставника становится вполне допустимым и оправданным тем, что послушник не в состоянии понять мотивов наставника ввиду своей греховной испорченности. Это тем более затруднительно, так как считается, что наставником руководит сам Господь, а Его замыслы невозможно уразуметь. Интересно, что ничего такого нет в Евангелии. Там Господь показывает нам совершенно противоположный пример общения со своими учениками. И к тому же говорит: «Если слепой ведет слепого — оба впадут в яму». Вот вам и «слепая» вера и «слепое» послушание. Здесь уместно вспомнить и слова святого Симеона Нового Богослова: «Не предай себя неискусному или страстному учителю, чтоб не научиться вместо евангельского жития — диавольскому житию: потому что благих учителей и учительство благое, а злых — злое; от лукавых семян непременно произрастают и лукавые плоды. Всякий, невидящий и обещающийся наставлять других, есть обманщик, и последующих ему ввергает в ров погибели». Видимо, все-таки не все так просто, как пишут афонские старцы в своих брошюрах.

Для таких сестер, как м. Елисавета, монастырь постепенно становится средоточием смысла жизни, самой сильной привязанностью и даже надеждой на будущее. Матушка — единственным человеком, через которого Господь возвещает Свою волю. Часто игумения Николая говорит на занятиях: «Хочешь узнать, что думает о тебе Господь — спроси своего наставника». Страх тоже помогает удержать сестер в монастыре: это и страх согрешить и усомниться в своем монашеском призвании, и страх Божьего наказания за уход из обители, и страх возвращения к неопределенностям и проблемам самостоятельной жизни, и даже большей частью страх и неспособность принимать самостоятельные решения, привычка доверять не себе, а определенному авторитету, на которого можно возложить всю ответственность за эту и последующую жизни. Постепенно сестры перестают вообще доверять себе и верить в свои силы, даже в выполнении незначительных задач. Все здесь делается «матушкиными святыми молитвами» и с матушкиного благословения. Страхи перед жизнью «в миру» всячески взращиваются рассказами на занятиях о греховности и испорченности «мира», лежащего во зле и никак не способствующего спасению. Сюда тоже следует добавить страх перед Матушкой и боязнь друг друга. Страхов у сестер накапливается так много, что совсем неудивительно, что многие, включая м. Николаю, принимают различные таблетки, в том числе и очень серьезные. Транквилизаторы, антидепрессанты, и даже таблетки, которыми лечат паранойю и шизофрению, не считаются тут чем-то особенным, напротив, это как бы даже нормально, учитывая тяжесть монашеского подвига. Матушка Николая запросто дает благословения на прием таких лекарств, как амитриптилин, даже не снимая сестру с послушания, хотя чаще всего «крыша» может встать на место просто благодаря отдыху и смене образа жизни. Для тех, кто находится в кругу приближенных к игумении, таких, как м. Елисавета, уйти из монастыря еще сложнее. Ведь ощущение избранности, правильности и спасительности этого пути, а также власть, которая им дается над теми, кто ниже их по чину, делает их зависимыми от Матушки Николаи и от этого образа жизни. Неудивительно, что они сопротивляются всему, что заставляет их сомневаться в достоинствах Матушки и ее политики. Сестры легко могут оправдывать и не замечать те поступки игумении, которые в обычном человеческом понимании считаются просто чудовищными. Более того, они сами постепенно начинают проецировать подобное поведение по отношению к другим: если людей долгое время заставляют подчиняться, то при первой же возможности они начинают заставлять подчиняться других. Вообще, наблюдение за ближайшим кругом «верных» матушкиных сестер, проживших под ее началом 15–20 лет, дает понимание многого. Все они смогли добиться ее расположения исключительно благодаря лизоблюдству, лести, подхалимству, доносительству и привязанности к Матушке. Эти качества характеризуют «верность» и «надежность» сестры. Никакие другие человеческие качества не берутся в расчет. Смешно было слушать, как эти «приближенные к телу» монахини, перебивая друг друга, как дети, со слезами признавались Матушке в любви и верности, валяясь в ногах у ее трона и целуя ее руки, писали посвященные ей стихи и песенки, а также доносы и кляузы, порочащие друг друга.

М. Елисавета прожила в этой обители более 20 лет, хотя пришла сюда совсем молодой, почти девочкой. Ничего, кроме этого монастыря она в своей жизни не видела, обычной «мирской» жизнью пожить не успела — монастырь и Матушка были для нее всем. М. Елисавета всегда была при Матушке. Обладая отменным здоровьем, которому могли бы позавидовать многие сестры, она считалась в монастыре «болящей», то есть на послушания почти не ходила, занималась канцелярской работой, училась, писала устав служб на каждый день, вела Матушкину переписку, сочиняла музыку, регентствовала и пела. В общем, на ней была вся интеллектуальная работа монастыря и устав служб. Она была не просто умной, в ней была какая-то гениальность, граничившая с ненормальностью. Весь богослужебный устав со всеми его ньюансами она знала наизусть. Освоив древнее крюковое византийское пение, она быстро научилась сочинять напевы для церковных песнопений сама, делая это быстро, на ходу, прямо на службе, пока все пели. Писала она, не нарушая древних канонов, крюками, и ее напевы были необыкновенно красивые, сложные и мелодичные. Общаться с ней, даже при очень хорошем к ней отношении, было крайне сложно. Она была ужасно нервной, а ее настроение менялось кардинально и очень быстро, и если вовремя не подстроиться, можно было вдруг ни с того ни с сего нарваться на рычание и крик. Все это сочеталось с патологически-обостренной обидчивостью и злопамятностью. Помыслы Матушке она писала часто и очень обильно. Она умудрялась высмотреть, выведать и написать Матушке не только поступки и разговоры, но даже мысли окружающих ее сестер.

К ее приезду мы все в скиту были уже в унынии от тяжелых трудов и однообразной обстановки. Бодрость духа сохраняла только бабушка м. Евстолия, и то, если не было приступов гипертонии. Мать Елисавета, которая стала у нас теперь старшей, сочла своим долгом навести порядок: ужесточить и без того жесткую дисциплину в скиту, урезать количество отдыха и еды, заставить всех регулярно сдавать в монастырь помыслы. Продукты, которые жертвовали в наш скит соседи, прихожане или наши родственники, и даже грибы и ягоды, которые мы собирали, она отправляла в монастырь — Матушке. Нам же она заповедала «пост, молитву и труд». Из своего опыта могу сказать, что пост и труд сочетаются крайне тяжело. Результатом такой комбинации помимо слабости и уныния являются злость и раздражительность. Все эти нововведения уже окончательно переполнили мою чашу терпения. М. Георгия во всем поддерживала м. Елисавету, она восхищалась ее стойкостью и начальственной непреклонностью. Теперь даже после чая нужно было час работать, чтобы все было как в монастыре, там тогда был такой распорядок. Во всем, к каждой мелочи, теперь нужно было брать благословение у м. Елисаветы, даже на то, чтобы помыться, постирать или отойти по нужде. От постоянных придирок и нелепых «благословений» у меня сдавали нервы. М. Киприана ругалась с Елисаветой до истерик. Я тоже долго терпела, а потом высказала м. Елисавете и м. Георгии все, что я думала о них и обо всем этом. Мы сильно поругались. На следующий день за мной приехала машина и отвезла меня в монастырь к Матушке, м. Елисавета по телефону уже ей пожаловалась. Я очень удивилась, что в монастыре на меня никто не кричал, видимо вид у меня был такой страшный, что это было просто опасно. Мы поговорили с Матушкой, я сказала, что не могу вернуться в скит: м. Елисавета с м. Георгией вдвоем меня там доконают. На что она неожиданно ответила: