* * *

— Гаси его, гаси! — истерически орала размалёванная девица в песцовой шубе до пят и едва не переваливалась через проволочное заграждение на арену, где насмерть грызлись, все в крови и бешеной слюне, два питбультерьера — чёрный и палевый.

Остальные собравшиеся пьяно гудели, кое-кто матерился. Но в основном наворочанная, украшенная золотом и бриллиантами публика заинтересованно следила за поединком. Всё это происходило в спортзале при коттедже Ильи Маркова, но хозяина я пока не видела.

Шестаков куда-то ушёл, со мной остались Петровский и Жамнов. Я заинтересованно наблюдала за тем, как в противоположном углу зала два крепыша сосредоточенно мыли ещё двух собак; и мне показалось, что жидкость в одном из вёдер белая. Рядом стояло второе ведро — с водой.

— Алексей, а чем их моют? — Я не выдержала и обратилась к Жамнову.

— Молоком, — спокойно ответил тот, и я вздрогнула. — А потом — водой. Нужно убрать яды и тяжёлые металлы. Они ведь кусают один другого. Эти молодцы! — Жамнов пригляделся и отметил, что собаки спокойно дают себя обмывать. — В прошлый раз стафф напал на мойщика…

— Рискованно здесь быть мойщиком, — заметила я, прислушиваясь к рычанию псов и рёву толпы вокруг арены. Кто-то с жаром доказывал, что хозяин Чёрного во время перерыва сунул в пасть собаке перец.

— Каждый хозяин моет собаку соперника, — продолжал объяснять Жамнов. — Того стаффа дисквалифицировали. И самое интересное, что это была сука. Они наравне с кобелями дерутся, даже злее…

Петровский отошёл от нас и, дабы скоротать время, наблюдал за собачьим боем. На меня никто из собравшихся не обращал внимания — судя по всему, они сделали крупные ставки и интересовались только поединком.

Я тоже подошла к полю битвы. Судьи как раз растащили псов по разным углам, а потом отпустили. Чёрный ровно по диагонали перебежал арену и атаковал противника. Палевый, видно, выбился из сил, и потому своего угла не покинул. Зрители разделились на две группы — одни орали от восторга, другие матерились, пили водку из горла и скрипели зубами. Только мы трое были равнодушны и поэтому спокойны.

— Скрайтч не выдержал, — констатировал Жамнов, указывая на палевого питбуля, которого на руках понесли к выходу.

Я отвернулась — смотреть на окровавленную собаку с оскаленной пастью было неприятно. Хотелось поскорее дождаться Кулдошина и уйти.

— Я выиграл тысячу долларов. Сегодня удачный день, — весело сказал низенький бородатый мужичок с глазками-буравчиками.

Одет он был просто — в болоньевую куртку и спортивные штаны с пузырями на коленях. Но я знала, что именно так одеваются люди, уже пресыщенные своим богатством.

— Я — Марков. А вы — Оксана Бабенко?

— Да, очень приятно. — Я ослепительно улыбнулась.

Кругом бегали ветеринары, охранники, зрители и хозяева собак. Здоровенная кавказская овчарка лаяла из своего угла, не переставая, и у меня разболелась голова.

— А-а, вот и ваш клиент! — Марков удивился, потому что его имя не произвело на меня никакого впечатления. — Юрий Иваныч, твоя красавица здесь. Он тоже выиграл, — по секрету шепнул мне Марков. — Я остаюсь здесь, а Юра проводит вас к себе. Рад был познакомиться. — И Марков растворился в толпе, сопровождаемый двумя амбалами.

Ко мне подходили двое — Шестаков и высокий, плотно сбитый мужчина с бычьей шеей и широкими покатыми плечами. Одет этот последний был в кожаную куртку и кожаные брюки — всё иссиня-чёрного цвета. Из-под куртки выглядывал ворот такой же чёрной рубашки на кнопках, и даже ремешок огромных часов с компасом демонстрировал печаль Кулдошина.

Сам же вдовец оказался пепельным блондином с голубыми глазами и ухоженными усами, которые казались намного темнее волос. По мнению некоторых, это указывало на благородное происхождение. На левой руке Кулдошин носил два обручальных кольца — своё и жены. По-моему, такой обычай существовал в Германии.

— Здравствуйте! — сказал Юрий Иванович высоковатым, с хрипотцой, голосом. — Как долетели? Очень устали, или сейчас можем поговорить?

— Здравствуйте! — Я чувствовала, что ни минуты больше в этом бедламе не выдержу. — Долетела нормально. И поговорить, наверное, смогу. Только не здесь, если можно. — Я выразительно покосилась на дерущихся собак.

— Разумеется. — Кулдошин повернулся к Шестакову. — Комната для Оксаны готова? — Павел молча кивнул. — Вы не хотели бы взглянуть на японскую чайную церемонию? Девушек можете не опасаться — они не понимают по-русски. Конечно, не японки, кореянки, но всё же…

— Юрий Иванович, я вам очень благодарна, но давайте перенесём церемонию на завтра! — отчаянно попросила я. — Чаю попить можно, но вдвоём и в тишине.

Я никогда не пыталась казаться лучше, чем была на самом деле, и в угоду другим себя не мучила.

Кулдошин смотрел недоверчиво, будто сомневался в моей способности заниматься сыском. Почему-то он считал, что молодую хорошенькую женщину непременно нужно развлекать. И пытался развлечь, руководствуясь собственными вкусами и опытом.

— Пойдёмте. Попьём прямо из самовара.

Кулдошин, тем не менее, неподвижно стоял и смотрел мне ив глаза. Вокруг делались ставки, заключались пари, играла музыка, возбуждённо гавкали собаки; пахло какими-то лекарствами. А мне хотелось пробудиться от страшного сна.

— Завяжу с этим делом! — вдруг с силой выдохнул Кулдошин. — Илья пусть как хочет, а я завяжу. Не могу теперь видеть кровь, даже собачью…

— Мне такие вещи никогда не нравились. — Я не сочла нужным скрывать своё мнение. — Слишком много горя на свете. И нет нужды множить его далее — для собственного развлечения. Извините, но я так считаю, даже если кто-то со мной не согласен.

— Что вы, Оксана!

Кулдошин бережно взял меня под локоть и повёл к выходу. Петровский, Шестаков и Жамнов двинулись следом, оставив галдящую свору около арены.

Все эти дамочки в чернобурке, каракуле, норке, еноте были на самом деле хуже окровавленных израненных собак, потому что они считались людьми. Им бы дома сидеть, детей укладывать спать, ужин мужьям готовить, принимать ванны с ароматическими маслами. Шить, вязать, картины, наконец, писать. Что угодно делать, но только не это, не это!..

Охранники оставили нас в уютной, стилизованной по старую русскую избу, комнате, расположенной на первом этаже коттеджа Кулдошина. До этого дома от хором Маркова пришлось пройти полкилометра по главной улице посёлка, и я умудрилась несколько раз подвернуть ногу в своих дурацких сапожках.

А ведь мне предстоял ещё долгий разговор с клиентом, от которого на самом деле зависело многое, если не всё. Кулдошин мог отказаться от моих услуг. Я имела право заявить о нежелании работать в его интересах. Вполне вероятно, что какие-то иные причины станут камнем преткновения, и моя работа на Урале закончится, едва начавшись.

Вышитые определённым способом полотенца, кадки, полки, прялки, крынки, ложки, скамейки — всё завертелось у меня перед глазами. В комнате топилась печь, Тепло волнами накатывалось на окошки и обдавало каждого, кто входил в дверь. Я тупо смотрела на замёрзшие стёкла и ждала, когда мне помогут раздеться и покажут, где можно помыть руки, немного привести себя в порядок.