Она взглянула на меня поверх листка:

– Обсуждать ее со мной вы вовсе не обязаны. Я собираюсь предоставить вам полную свободу действий.

Я не любил распространяться о моих неудачах – да и кто это любит? – и если бы подобный вопрос исходил от кого-то другого, просто сменил бы тему. Но думаю, сама новизна наших дружеских отношений разоружила меня.

– В данный период все застопорилось, – сказал я.

– Понимаю.

– Мне потребуется какое-то время, чтобы обдумать все заново. Однако рано или поздно я к ней непременно вернусь.

– Разумеется… Могу я спросить, чему она посвящена?

– Всему, – ответил я. – И, следовательно, ничему.

Она улыбнулась.

– Начиналось все хорошо. Но со временем диссертация несколько разрослась.

– Насколько сильно?

– В нынешнем ее виде она состоит примерно из восьмисот страниц. Я понимаю, – добавил я, – это подлинная беда.

– В написании большой книги нет ничего дурного – при условии, что у ее автора находится что сказать.

– Верно. Но у меня-то как раз и не нашлось. – Я помолчал. – Я оказался в своего рода творческом тупике.

Она легонько кивнула.

– А как же ваши профессора? Разве они не помогают вам советами?

– Мне некого винить. Я сам позволил делу зайти в тупик, – значит, сам и виноват.

– Так соберитесь с духом и выйдите из него. Вы же умный молодой человек.

– Это вы моему научному руководителю скажите. Вернее, как она себя именует, «так называемому научному руководителю».

– По-моему, гордиться ей нечем. Взялась руководить, так руководи.

– Она не была моим руководителем с самого начала. А человек, с которым я тогда работал, относился ко мне очень хорошо.

Альма приподняла одну бровь.

– Его свалил удар, – пояснил я.

– О, – произнесла она. – Какая жалость.

– Да, я тоже так думаю. Так или иначе, с Линдой – это моя нынешняя руководительница – отношения у меня не сложились. Однажды она даже попыталась убедить меня перейти на другое отделение.

– И на какое же?

– По-моему, ей это было не важно – лишь бы я на ее не остался.

– Совершеннейшее безобразие.

– Уверен, с ее точки зрения, такое предложение было полностью оправданным. Другое дело, что в выражениях она не стеснялась. Она вообще женщина не из приятных.

– Судя по вашему рассказу, женщина она просто ужасная.

– Спорить не стану.

– Я бы с большим удовольствием сломала ей ногу.

– Ну, это, пожалуй, лишнее, у нее и так паралич нижних конечностей.

– А, – сказала Альма. – В таком случае я, пожалуй, ограничилась бы рукой.

Я улыбнулся.

– Но все же тема у вас была – когда-то.

Я кивнул:

– Свобода воли.

Она восторженно вскрикнула, захлопала в ладоши:

– Мистер Гейст. Мне придется попросить вас подождать немного.

Альма выскользнула из комнаты в темный, уходивший в глубь дома коридор и скоро возвратилась с тонкой, переплетенной в кожу книжкой.

– Результат моих скромных усилий, – сказала она, протянув книжку мне.

Я не без затруднений, но перевел с немецкого название, стоявшее на титульном листе: «Прагматическое обоснование понятия онтологической свободы воли». Под именем Альмы имелась приписка о том, что данный документ частично удовлетворяет требованиям, предъявляемым к докторской диссертации отделением философии Фрайбургского университета; 23 марта 1955.

– Увы, к защите ее так и не допустили. Но, если не считать нескольких библиографических заметок, она полностью завершена.

Даже если бы мне хватило знания языка, чтобы начать читать диссертацию, не сходя с места, я этого делать не стал бы, сочтя нарушением правил приличий. И потому всего лишь бегло просмотрел введение.

– Выглядит все очень интересно.

– Ну вот еще! Вы просто льстите старушке.

– Я был бы рад как-нибудь прочитать ее.

– Ну, возможно, настанет день, когда ваше желание исполнится.

Она улыбнулась, протянула руку. Я вернул книжку, и Альма положила ее на софу рядом с собой.

– Могу я спросить, почему ее не допустили к защите?

– Спросить вы можете. Однако я могу и не ответить.

– Мои извинения.

– В них нет необходимости, мистер Гейст. Пока что достаточно будет сказать, что вы – не первый аспирант, у которого возникли трудности с научным руководителем. Ну что же. Давайте поговорим о свободе воли.

На следующий день никто на мой стук в дверь дома не отозвался. Я попытался заглянуть в окна фронтона, однако шторы на них остались опущенными. Я забеспокоился. Не обидел ли я ее моим назойливым любопытством? О природе своего «состояния» она мне так ничего и не сказала, и мое воображение остановилось на худшем из возможных сценариев: у нее случился инфаркт, она лежит на полу гостиной, руки раскинуты, ноги скребут по голым доскам пола. От этой картины у меня и у самого защемило сердце. Я начал колотить в дверь, выкрикивать ее имя, а когда и это не дало результатов, торопливо пошел по огибавшей дом подъездной дорожке. Сквозь маленькое оконце в боковой двери мне удалось различить темный интерьер прихожей для слуг. Все остальные окна, какие мне попадались, были занавешены. Я постучал еще, потом прошел к гаражу, а от него на задний двор. Снег сгладил все острые грани, облек плотью голый скелет айвы. Я поднялся на заднюю веранду, где стояла пара плетеных кресел, постучал еще в одну дверь.

Ничего.

Не позвонить ли по 911? Но тут я вспомнил, что телефона у меня больше нет. Я вернулся на улицу, прошел квартал, нажимая на кнопки дверных звонков. Дома оказались пустыми. Ну конечно, среда, три часа дня, люди работают. Стоя на тротуаре, переминаясь, чтобы согреться, с ноги на ногу, я урезонивал себя. Дом широк, глубок и высок, если она лежит наверху, дремлет, накрывшись одеялом, то могла меня и не услышать. Бегать вокруг него, беспокоя соседей, – вызывать «скорую» – выламывать парадную дверь – и только ради того, чтобы увидеть Альму сходящей в ночной рубашке по лестнице… Конечно, это перебор. Да и кто я такой, кстати сказать? Мы с ней и знакомы-то всего два дня.

Я прошел милю до Научного центра с его телефонами-автоматами, набрал ее номер. Голос, ответивший мне, был таким слабым, что я подумал – не ошибся ли я номером?

– Извините меня, – сказала она. – Мне сегодня не по себе.

– Врач вам не нужен?

– Нет-нет, что вы. Все хорошо.

Судя по ее голосу, это было далеко не так. Но – опять-таки – я почти не знал Альму, и давить на нее мне не хотелось. И я спросил, могу ли я что-нибудь для нее сделать.