– Нет, спасибо. Мне всего лишь нужно отдохнуть.

– Я приду завтра?

– Да, пожалуйста. Спасибо, мистер Гейст. Вы очень добры.

Назавтра я, свернув с тротуара к дому, увидел ее стоявшей в дверном проеме.

– Должна еще раз извиниться перед вами. Мне следовало предупредить вас, что такое может случиться. К сожалению, предугадать мои приступы невозможно.

Я сбил с ботинок снег, вошел в дом.

– Главное, чтобы с вами плохого ничего не случилось.

– Да, спасибо. Приступы хоть и болезненны, но не опасны.

Я кивнул. Мне хотелось спросить, что с ней, однако такой вопрос был бы чрезмерно фамильярным. Я прошел за ней в гостиную, мы заняли обычные наши места.

– Естественно, потраченное вами время я оплачу.

Я покривился:

– Я и пробыл-то здесь всего пять минут, максимум.

– Разве они не представляют для вас никакой ценности?

– Не такую уж большую.

– Ну, как бы там ни было, я придумала систему, которая впредь избавит вас от осложнений. Чувствуя себя хорошо, я буду без четверти три включать на веранде свет. Если же мне занеможется, свет останется выключенным, как обычно. Вы поймете все с первого взгляда.

– Умно.

– Да, я тоже так думаю. – Она улыбнулась. – В изобретательности мне не откажешь. А теперь давайте займемся материями более важными.

Оглядываясь назад, я с удовольствием думаю о том, как быстро нам удалось создать рутинную процедуру. Я приходил каждый день в три часа. Увидев горящий свет (как оно по большей части случалось), я стучался, проходил в гостиную, где меня ожидал образцово заваренный чай. Два часа мы беседовали, не прерываясь, затем она произносила фразу – всегда одну и ту же: «На сегодня давайте наши дебаты закончим». Вот это «на сегодня» и заставляло меня продолжать ходить к ней, поскольку всякий раз убеждало, что разговор наш не завершен, что он продолжится завтра, – а может быть, не закончится никогда.

Другое дело, что обычным преподаванием я заработал бы больше. Многие из моих знакомых готовили молодых ребят к поступлению в университет, беря за это по двести долларов в час. Беседуя с Альмой Шпильман, разбогатеть я, конечно, не мог, однако для меня эта работа была идеальной: честной, увлекательной, полной достоинства. Поднимаясь на лифте в квартиру Дрю, проходя через его отвратную кухню и садясь на жалкую софу, я утешался мыслью, что вскоре смогу позволить себе собственное жилище. Разумеется, если Альма от меня не откажется. Я молился, чтобы этого не случилось, потому что альтернативные варианты представлялись мне немыслимыми.

На тысячу долларов в Кембридже особо не разгуляешься. Я мог бы снять комнату в Роксбери или Саути, но не хотел забираться за реку. Слишком далеко от Гарварда – и в прямом, и в переносном смысле, – сэкономленное мной на квартплате потратилось бы в виде времени, которое занимал бы путь до Альмы. В минуты слабости я подумывал, не позвонить ли Ясмине, не попроситься ли назад. Ведь теперь у меня была работа или что-то похожее, а это могло произвести на нее впечатление. Я даже зашел так далеко, что набрал, сидя на софе Дрю, первые три цифры ее сотового номера. Но тут же вспомнил о моем собственном, бесполезном теперь телефоне, и это вдохнуло новые силы в мой гнев и мою гордость. Я положил трубку и полез в компьютер, чтобы еще раз просмотреть газеты электронных объявлений.

Квартира на Дэвис-сквер выглядела вполне пристойно, к тому же в ней жили три старшекурсницы «Тафтса» – приятное дополнение. Звали их Джессикой, Дороти и Келли. Все три были американками азиатских кровей, и росточком все три не вышли – не дотянули даже до пяти футов двух дюймов. Я боялся, что, едва увидев меня, они просто-напросто захлопнут перед моим носом дверь, но нет, девушки сохранили совершенную невозмутимость и даже пересмеивались, показывая мне пустую комнату. Стены ее были серовато-белыми и такими тонкими, что я мог пробить любую из них кулаком. Окна выходили на грузовой двор расположенного по соседству аптечного склада. Потолок был обклеен пенопластовыми панелями, верхний свет отсутствовал. Одна из девушек предложила мне свою запасную галогенную лампу. Я спросил, когда можно будет въехать. Девушки оживились. Близился день внесения квартирной платы, и они были рады поскорее заменить прежнего, совсем недавно съехавшего постояльца. Назвать причину, по которой он съехал, девушки не потрудились, а я – поскольку спешил вселиться – не потрудился о ней спросить.

И очень скоро был за это наказан. Джессика, Дороти и Келли казались девицами кроткими и мягкими, да по большей части такими и были. Уборную они содержали в чистоте, о какой я и мечтать-то не смел. Они задали мне несколько вежливых вопросов и по-девичьи попискивали, пока я описывал им Альму. Телефонные разговоры с родителями они вели по-корейски и по-вьетнамски. Миниатюрные, миленькие, хорошенькие, они могли бы быть воспитательницами детского сада, если бы не перемена, которая происходила с ними при наступлении темноты. Тогда все три обращались в истошно вопивших нимфоманок.

Мужчина я далеко не мелкий. Однако те мужики, которых девушки приводили в дом, были чем-то просто-напросто фантастическим. Больше всего они походили на быков бельгийской породы. Когда я сталкивался с одним из них в коридоре, мне приходилось, чтобы дать ему пройти, вжиматься в стенку. Все густо мазались кремом «Голд Бонд», все заливали мочой сиденье унитаза, все бесстыдно разгуливали по квартире в мизерных эластичных трусах, заляпанных подсохшей спермой. Один такой бегемот, выбравшись из ванной комнаты и увидев меня, ссутулившегося у двери в ожидании возможности принять душ, ухмыльнулся:

– Чтоб я сдох, братан. Визжать эти бабы умеют.

– Простите, – промямлил я.

В дневное время девушки казались такими благопристойными. Интересно, что они говорили по-корейски и по-вьетнамски своим родителям? «Дорогие мама и папа, должна сообщить вам, что схожу с ума по пенису моего полузащитника»? Я уже заплатил за месяц вперед и съехать отсюда мог, либо возвратившись к Дрю, либо попросив у Альмы аванс, – а здравый смысл и чувство собственного достоинства запрещали мне и то и другое.

И потому я лежал в только что снятой мной комнате, на моем новоприобретенном надувном матрасе, вцеплялся в мои новоприобретенные хлопковые простыни, слушал оглушительные вопли, которые издавали в припадках животной страсти мои новообретенные соседки, и меня мутило. Спал я урывками, в промежутках между затяжными восторгами Джессики, Дороти либо Келли. Я попытался прибегнуть к ушным затычкам, однако ощущение, которое они создавали, дурно сказывалось на моих нервах – мне казалось, будто я начал тонуть да и заснул. К тому же картины происходившего в жалких десяти футах от меня пустили в моем мозгу такие глубокие корни, что спустя недолгое время я уже слышал вопли девушек постоянно, даже когда знал, что остался в квартире один. Каждую ночь за стеной начинали стенать кроватные пружины, и я обращался к стоявшей на моем подоконнике половинке головы с мольбой об отсрочке. Вот что бы сделал на моем месте Фридрих?