– Я записную книжку забыл. Привези мне, я сейчас на Мосфильмовской.

– Я не могу, – отказалась Катя, – мне на работу пора.

– Ты что, не понимаешь?! Мне без нее зарез! – мгновенно взорвался Алик. – Тебе что, влом подъехать?!

Он всегда заводился с пол-оборота. Катю его крик просто убивал. Алик, разрядившись, тут же успокаивался и жил дальше как ни в чем не бывало, а у Кати все начинало валиться из рук, она еще долго не могла прийти в себя. У нее дома никогда так не кричали, папа с мамой жили дружно и ее любили.

– Влом, – подтвердила Катя. – Я уже опаздываю, ты меня на пороге застал. Если тебе нужен чей-то телефон, скажи, я продиктую. Только быстро.

Алик недовольно буркнул, что ему надо позвонить Севастьянову. Катя нашла пухлую, растрепанную записную книжку – у Алика было столько «нужных людей», что в памяти мобильного телефона все не помещались, – отыскала Севастьянова и продиктовала номер. Алик попытался было еще раз пойти на приступ и заставить ее привезти книжку, а когда Катя отказалась, снова ударился в крик.

Катя вздрогнула и выронила книжку. Листочки выпали и разлетелись по всему полу. Тогда Катя положила трубку и принялась их собирать, хотя и впрямь уже опаздывала. Но ей не хотелось, чтобы сын, вернувшись из школы, увидел засыпанный бумажками пол.

Подобрав листки, она кое-как сложила их в переплет, даже не по алфавиту, и вдруг замерла. На последнем листочке, не оторвавшемся от переплета, шел столбик букв и цифр. Катя узнала инициалы бывшего соседа по даче. Против его фамилии стояла цифра четыре. Узнала она и инициалы «рассеянного профессора», мужа своей подруги Тани Марченко.

Столбец был длинный, но к самом конце стояли буквы Д. Г. У Кати зарябило в глазах. Она запихнула проклятую книжку к себе в сумку и поехала на работу.

– Ты давал Алику деньги? – спросила она прямо в коридоре у одного сослуживца.

Он с извиняющейся улыбкой признался, что да, у него Алик тоже взял деньги взаймы. А уж он-то точно обо всем был предупрежден. Катя считала его добрым товарищем. Он был даже влюблен в нее немного. Стихи ей писал.

– Ты меня убиваешь, – сказала она тихо. – Ты хоть это понимаешь?

– Да брось переживать, – начал он уговаривать, увидев, как страшно она изменилась в лице. – Мне не к спеху. Поставишь меня в самый конец очереди.

Катя вдруг ощутила страшное удушье. Она хотела что-то сказать, но не смогла, схватилась за горло. Воздух не втягивался в легкие. Казалось, они наполнились упругим каучуком и больше ни для чего места не осталось…

– Мать, ты чего? – донесся до нее откуда-то издалека напуганный голос.

Она соскользнула вниз по стене и уже не видела, как все вокруг забегали, засуетились… Ей брызнули в лицо водой, и она судорожно перевела дух, глотнула наконец воздуха. Что происходит? Где она? Руки какие-то ватные… И голоса звучат как сквозь вату:

– Ну, ты чего, мать?… Да хрен с ними, с деньгами, я подожду…

– Заткнись, Хвылына, со своими деньгами, видишь, человеку плохо?

– Ну, я же не думал, что на нее так подействует… Мать, ты чего?…

– Может, «Скорую» вызвать?

Это до Кати дошло. Она сделала гигантский захлебывающийся вдох, словно рыба, вытащенная из воды, и села. Вернее, выпрямилась. Оказалось, что она уже сидит. Сидит в кабинете, в кожаном кресле главреда, так называемом «кресле руководителя». Как она сюда попала? Она не помнила. Лицо у нее было мокрое, весь перёд свитера забрызган водой. Но дышать стало вроде бы легче.

– Не надо «Скорой», – слабым голосом проговорила Катя. – Извините, Анатолий Серафимович. – Это главному. – Сама не знаю, как это получилось…

– Это все я виноват, – продолжал оправдываться человек с инициалами Д. Г., ее сослуживец Дмитрий Година. «Година» по-украински – «час», поэтому все в редакции, разумеется, называли его минутой – Хвылыной. – Но я ж не знал… Я ж не думал…

Катя поднялась с кресла и, еще раз извинившись перед главным, вышла из кабинета. Руки по-прежнему были ватные, колени тоже, голова ватой забита… За ней вышли все, кто набился в кабинет главного – оказывать действенную помощь. Рядом плелся бывший друг, а ныне предатель Димка Хвылына, продолжая виновато зудеть, как осенняя муха:

– Ну, мать, ну ты чего?… Я ж не знал…

«Все ты знал», – злобно лязгнуло в голове у Кати. Но она решила, что легче простить и сосредоточиться на своей беде, чем разбираться еще и с Хвылыной. Она остановилась в коридоре, Димка тоже.

– Да ладно, Димон… Я все понимаю. Мужская солидарность.

И опять злобно лязгнуло в голове, опять больно стукнуло сердце. Вечно ее заставляют входить в чье-то положение, кого-то «понимать», что-то прощать. «Меня бы кто понял», – подумала Катя, но усилием воли заставила себя успокоиться. Как бы и впрямь не загреметь вслед за свекровью.

В голове у нее стал складываться план.

– Дай мобильник позвонить, – попросила Катя у Димки.

У нее был свой, но на счету давно не было денег, а звонить с редакционного аппарата не хотелось: вокруг него вечно толокся народ.

– На, конечно. Звони. – Димка торопливо протянул ей телефон. – А ты не хочешь сесть?

– Сгинь, – велела ему Катя. – Мне надо поговорить.

Она повернулась к нему спиной и отошла на несколько шагов, набирая номер Этери.

– Фира? Привет, я не помешала?

– Нормалек. Считай, ты меня спасла. Я на тоскливой тусовке. Дай мне повод ускользнуть.

– Всегда рада помочь, – слабо улыбнулась Катя. – Я решила уйти из дома.

– Наконец-то! – возопила Этери. Видимо, уже ускользнула с тусовки куда-нибудь на лестницу. – Слушай, Стрелку закрывают, ты же знаешь. Я открываю старую дедушкину галерею на Арбате. Мне нужен билетер, он же экскурсовод, он же охранник.

– Ну, охранник из меня…

– Да там заяц справится, – перебила Этери. – Над галереей квартирка. Вполне пристойная, только что ремонт сделали. Но кто-то должен жить постоянно, иначе страховку не оформить. В случае чего на кнопку нажмешь, вот и вся охрана. Там все на сигнализации. Двенадцать тысяч в месяц. Деньги – мура, но там и работы почти нет. И за квартиру платить не надо.

Катя получала на основной работе десять тысяч в месяц, еще двенадцать показались ей сказочным богатством.

– Раз в неделю мне надо в редакцию ездить. Присутственный день, – сказала она.

– Без проблем. Сделаем его выходным, – с легкостью согласилась Этери.

– Но мне и по другим редакциям ездить надо, – напомнила Катя.

– Укладывайся в обеденный перерыв. Или до одиннадцати. Галерея работает с одиннадцати. Ну, в крайнем случае с двенадцати.

С Этери всегда все было легко и просто.

– Ладно, договорились. Спасибо тебе.