— Неделя! — вскричал он, и почти тут же спросил: — А сколько это?

— Неделя — это… — начал было объяснять ему я, но тут услышал скрип колес. Мимо нас уже проехало несколько повозок, и я пытался остановить их, но безуспешно. Возчики либо норовили стегнуть меня кнутом, либо с проклятьями требовали, чтобы я убрался с дороги, точно мы — бог весть какое ужасное препятствие. Если бы эти погонщики кобыл узрели Пиккадилли в пять часов вечера в наши дни, они бы поняли, как просто им живется, и не стали бы так легко выходить из себя. Я оглядел подъезжавшую конструкцию и обрадовался, увидев, что на ней нет никого, кроме самого возчика; однако надеялся я не слишком, когда поднял руку и воззвал к молодому парню с вожжами в руках.

— Эгей! Сэр! — закричал я. — Не найдется ли в вашей повозке местечко для нас?

Когда он подъехал, я отступил, опасаясь, что сейчас появится кнут, или же он просто переедет меня, и очень удивился, когда он натянул поводья и крикнул лошади «тпру».

— Хотите, чтоб я вас подбросил, а? — переспросил он, остановившись рядом. Тома посмотрел на него с отчаянной надеждой, а Доминик поднялась с травы и, отряхивая юбки, с подозрением уставилась на нашего благодетеля.

— Нас тут трое, если для вас это не слишком много, — сказал я самым вежливым тоном, на какой только был способен, пока глаза парня перескакивали с одного из нас на другого. Я надеялся, что моя почтительность распустится в нем состраданием. — Но зато у нас почти нет поклажи. Всего один мешок, — добавил я, поднимая с травы свою маленькую сумку. — К сожалению, мы не можем вам заплатить, но мы были бы крайне вам благодарны.

— Ну забирайтесь что ль, — улыбнулся он. — Не бросать же вас тут в такой жаркий денек, верно? — У него был какой–то малопонятный деревенский говор, но слова звучали весело и с юморком. — Трое, говоришь? Сдается мне, энтот вон тока на половинку потянет. — Он кивнул на Тома, который уже энергично карабкался на повозку, точно боялся, что парень передумает и бросит нас. — Скорей двое с половинкой.

— Мой брат, — объяснил я, садясь рядом с ним; Доминик же спокойно взобралась следом за Тома. — Ему шесть лет.

Я откинулся на спинку и на миг — мы даже с места еще не тронулись — захотел, чтобы мы остались в этой повозке навсегда, прямо на дороге, где драма нашего будущего даже не началась, а прошлое еще не завершилось. Теперь я окончательно понял, что мы покидаем Дувр навсегда: через секунду наш возница щелкнет кнутом, прикрикнет на лошадь, и мы резко тронемся в путь. Для меня это был тихий момент признательности и понимания — и его я не забыл до сих пор. К своему удивлению, я ощутил в горле комок, когда мы с приличной скоростью поскакали по дороге.

— Что у тебя за чудной акцент? — осведомился фермер через несколько минут. — Так вы откуда, говоришь?

— Идем из Дувра, но вообще–то мы из Франции. Из Парижа, точнее. Знаете, где это?

— Слыхал, — с улыбкой ответил он, и я не смог не улыбнуться в ответ. Фермер был молод, лет двадцати пяти не больше, а лицо — совсем еще детское. Щеки румяные и чистые, точно никогда не знали бритвы, белокурая челка весело трепалась по лбу. Одет он был незамысловато, но по виду повозки и лошади — не из голытьбы. — А я нигде особо не путешествовал, — добавил он. — Вот только в Дувр езжу что ни месяц, припасы на торговые суда вожу. Мож, я вас там и видел, только не знал тогда.

— Может быть, — ответил я.

— Твоя хозяйка? — тихонько прошептал он, кивнув на Доминик и подмигивая мне. — Да ты счастливчик, раз такую женщину заполучил, верно? С такой ночью не заскучаешь.

— Я его сестра, — холодно сказала Доминик; ее голова вклинилась меж нами, когда она придвинулась поближе, чтобы слышать нашу беседу. — Вот так. Может скажете, куда вы направляетесь?

Я с удивлением посмотрел на нее. Объявить себя моей сестрой — это одно дело. Но вести себя недружелюбно и кукситься — совсем другое; мы запросто могли вылететь с повозки и снова оказаться на дороге, а уж этого ноги мои сейчас хотели меньше всего.

— До заката надо попасть в Кентербери, — ответил парень. — Могу довезти вас дотуда, но я там заночую, а с утреца поверну на Брэмлинг. Если хотите в Лондон, вам лучше там сойти и снова попытать счастья на дороге. Я знаю один старый амбар, где ночь можно скоротать. Приедем–то затемно, так что вам лучше остаться со мной, а по утру двинетесь дальше. Или придется идти по темноте, да только я тамошних дорог не знаю, вам самим придется в оба смотреть.

Доминик кивнула, точно одобрив эти планы, и растянулась на дне повозки. Ферлонг — парень назвался через минуту — больше ничего не говорил, лишь таращился вдаль; казалось, он вполне доволен, что лошадка трусит неспешно. Он достал из кармана жевательного табаку и откусил от плитки. Собрался было снова убрать его в карман, но, поколебавшись, предложил мне, и я робко взял угощение. Мне пока не доводилось пробовать этот деликатес, но я боялся показаться грубым и отказываться не стал. Я впился зубами в плитку и откусил примерно столько же, сколько и он. На вкус оказалось омерзительно — будто я набрал полный рот горелой и острой фруктовой мякоти, только горечь была еще сильнее, и я удивился, как он может жевать эту дрянь с таким наслаждением, не говоря уже о шуме. Я покатал табак во рту: теперь рот наполнился ядовитым соком, чей аромат забил мне все проходы в голове до самых ноздрей, и у меня перехватило дух. Горло у меня сжалось, я не мог даже вздохнуть. Я сипло ртом ловил воздух, зная, что голос у меня на время пропал.

— Нечасто у меня в дороге попутчики случаются, — продолжил Ферлонг. — Отец меня раз в месяц отправляет в поездку. Мы поставщики, понимаешь. Держим ферму и часть нашей молочной выработки отправляем на континент. По правде сказать, много на этом не заработаешь, зато мой папаша зовет себя международным коммерсантом. Так он себя у нас в деревне ставит, понятно? — Я кивнул и, слегка отхаркнув, сплюнул гадкую слизь в руку, после чего тихонько опустил ее за бортик повозки и сбросил на дорогу. Затем оглянулся и увидел, что Доминик весело смотрит на меня, подняв в удивлении брови. Лицо у меня побагровело от такого испытания, и я несколько раз сглотнул, пытаясь избавиться от табачного вкуса; я мечтал о кувшине холодной воды, которая смыла бы эту дрянь. — По этой дороге–то много кто ходит, — продолжал между тем Ферлонг. — Да только я опасаюсь подбирать одиноких мужчин. С ними никогда не знаешь, чем все закончится. Могут обобрать до нитки. А то и глотку перережут за пару фунтов. Вот я и беру с собой эту штуку. — Он нагнулся, достал откуда–то сбоку длинный, дюймов двенадцати нож с зазубренным лезвием и провел по нему кончиком пальца, а я вздрогнул, испугавшись, что сейчас хлынет кровь. — Такой вот острый, — сказал фермер. — Я его всякий раз, перед тем как ехать, правлю на кожаном ремне. Для защиты, понимаешь?

— Ага, — ответил я, не зная, какого ответа он ожидает.

— Но когда я увидел вас — тебя, твою хозяйку и вашего мальчонку, — я…

— Моих сестру и брата, — поправил я его, поддерживая обман.

— Я сразу подумал: остановлюсь да подсоблю, — продолжил он, не обращая внимания на мои слова. — А что — мыслишка нехудая. Глядишь, и время пойдет быстрее.