Он ей поместье. Наряды. Выезд, и драгоценности, и что там еще надобно для счастливой семейной жизни. А она Стрежницкому сыновей пару – матушке на радость и ему в утешение. Стрежницкий слышал, будто дети, если с уродством рядом живут, к нему привыкают легче, нежели взрослые. Глядишь, и не станут сыновья батьку родного чураться.

– Уеду…

– Хрен тебе, – князь Навойский кукиш скрутил и под нос самым неблагородным образом сунул. – А не уеду. У меня людей нормальных и без того немного. Будешь моим заместителем.

Стрежницкий несколько растерялся, но палец в дырку сунул и заметил:

– Мне, за между прочим, мозги прострелили.

– У тебя, за между прочим, они хотя бы изначально имелись.

Спорить с начальством было себе дороже. Но Димитрий, чувствуя внутреннее несогласие подчиненного, миролюбиво предложил:

– Покои во дворце выделим нормальные. И дом поблизости. Хочешь?

– У меня есть.

– Видел я, что у тебя есть, того и гляди рассыплется. Ладно, тогда реконструкцию за государственный счет. Только за реконструкторами следить сам станешь, чтоб все не разворовали.

На том и договорились.

Глазницу Стрежницкий почесал кончиком пальца и вздохнул: а девицу в невесты искать придется. Вот только где их ищут-то?

Покойная лежала в мертвецкой и была все так же мертва, как и накануне. За прошедшую ночь тело успело задеревенеть, а заодно уж раны почернели, сделавшись еще более уродливыми. Вот же…

Димитрий узнал Лужнину, которая происходила из рода весьма почтенного, но не древнего.

Впрочем, некогда состояли Лужнины в тесном родстве с Уложевичами, а те уж верной опорой трона считались. До того верной, что старший сын их, Игнат, взял да и погиб вместе с царским семейством, хотя уж его-то возле арестованных не держали.

Сам прилип.

И вот теперь не отпускала Димитрия мысль, что не просто так прилип. Он ведь магиком был, и не из последних, впрочем, как почти все приближенные, только если Затокин целительством занимался, то Уложевич – огневик. С огневиком из древнего роду сладить не так просто.

Мог ли он?.. Из любви, не иначе.

Только вот к кому? И что это за любовь, которой хватило лишь на одного человека? Или так оно и задумывалось? Бывший император был известен своим упрямством, возможно, до последнего момента он и не верил, что опасность есть. А императрица всецело доверяла мужу.

Но тогда дети? Детьми они не стали бы рисковать. А значит…

Димитрий осмотрел тело, впрочем, не особо рассчитывая что-то да обнаружить. Вздохнул. Присел на стул. И приготовился ждать, заодно уж размышляя о том, что могло бы случиться.

Скажем, любовь.

Одобрили бы ее? Навряд ли… все же пусть Игнат из рода древнего, да этого мало, чтобы претендовать на руку цесаревны. Тем паче что батюшка всерьез рассчитывает передать престол сыну.

Или брату.

Да и ходили слухи, будто старшие уже сговорены. А существующие договоренности рушить не дело, не из-за какой-то там любви.

Стало быть, сомнительные перспективы.

– Доброго вам дня, – Святозар Бужев стал выглядеть не в пример лучше. Он по-прежнему горбился, шел, прихрамывая сразу на обе ноги, и если бы не сучковатая палка, заменявшая ему трость, всенепременно упал бы. Но лицо разгладилось, да и гной из глаза исчез.

И пахло от святого отца травами.

– Доброго, – вздохнул Димитрий и, осененный внезапной догадкой, спросил: – А ваш отец не собирался вас женить, случайно? На ком-нибудь из царевен?

И по тому, как вздохнул Бужев, понял: угадал.

А ведь что может быть проще… иллюзия преемственности. И тот, кто желает оставить трон себе, должен был бы подумать о подобной возможности.

– Не только нас, – сказал Святозар, клюку отставляя. – Позволите? Единственно, я хочу, чтобы вы поняли, что я тогдашний был… иным человеком. Не хуже, не лучше, просто другим. Мирским. Подверженным всем страстям и искушениям.

Он проковылял к столу и провел пальцами по спутавшимся волосам:

– Бедное дитя… Вы хотите, чтобы я призвал ее несчастную душу?

– Было бы неплохо.

Святозар замолчал, прислушиваясь к чему-то, и лишь губы его шевелились:

– Боюсь, не получится. На ней стояла печать, и принята она была добровольно.

– Что за…

Он, казавшийся немощным, с поразительной легкостью перевернул тело и ткнул пальцем в темное пятно над лопаткой, которое Димитрий принял за родинку.

– Вот. Если присмотреться, вы увидите руны… древний язык, ныне почти забытый. Знаете, большая часть наших особых сил связана именно с рунами. – Печать святой отец погладил нежно. – Они, с одной стороны, дают небывалое могущество, с другой – изрядно ограничивают. Эту печать можно поставить лишь с полного согласия человека, согласия истинно добровольного, а не вырванного ложью или муками.

– И что она?..

Димитрий взял со стола лупу на ручке. Родинка распалась на несколько, темные знаки, будто букашки, норовившие слипнуться в один комок. И главное, чем больше их разглядываешь, тем меньше понятно, что это. Ишь, шевелятся, переползают, меняя вид свой. И выглядит сие столь уродливо, что Димитрия мутит.

– Клятва абсолютной верности. Она не позволяет предать того, чьею рукой поставлена печать. А заодно уж обеспечивает спокойное посмертие. Душа уходит… правда, есть мнение, что она сгорает после смерти, ибо только так можно обеспечить полную сохранность тайн.

Святозар опустил тело и потер руки:

– Я не могу призвать ее душу к ответу, но тело находится в отличном состоянии и можно попытаться считать его память. Не всю, но наиболее значимые моменты, если вам нужно.

Димитрий вздохнул.

Нужно.

– Только я должен предупредить. В этом ритуале я могу быть проводником, а вот смотреть придется вам. И это будет… не совсем приятно.

Димитрий вздохнул снова и рукой махнул, мол, давайте, чего уж тут.

– Понадобится время. Наша магия основана на ритуалах, а сами понимаете, в отличие от чистых энергий они требуют тщательной подготовки.

– И крови.

– И крови. И порой боли. Хуже, когда радости… помнится, Радонецкие редко пользовались родовыми способностями, поскольку всякий раз, обращаясь к силе рода, они утрачивали толику эмоций. К старости становились на редкость неприятными людьми.

На стол лег давешний нож.

– Свечи найдутся?

– Найдут, – пообещал Димитрий. – Радовецкие…

– Вымерли еще задолго до Смуты. Кажется, младший их отрекся от рода, сказав, что не собирается становиться чудовищем. Честно говоря, не знаю, получилось у него или нет.