– Да, – сказал Майкл.

– За одно утро убил одиннадцать немцев. Одиннадцать немцев, – повторил Кин, и в его голосе прозвучало сожаление и восхищение. – Я хотел записаться в парашютные войска, но с моей женой сразу приключилась истерика. Все идет одно к одному: безразличие, неуважение, страх, истерики. А теперь посмотри, во что я превратился. Пейвон ненавидит меня, он никогда не берет меня с собой в поездки. Вот вы сегодня были на фронте, так ведь?

– Да.

– А ты знаешь, что я делал? – с горечью спросил брат кавалера «Почетной медали». – Сидел и переписывал всякие бумажки. В пяти экземплярах. Представления на присвоение званий, медицинские заключения, денежные ведомости. Хорошо, что брата уже нет в живых.

Они медленно шли под дождем, опустив стволы карабинов вниз, чтобы уберечь их от влаги. С касок стекала вода.

– Я хочу тебе что-то сказать, – снова начал Кин. – Помнишь тот случай, недели две назад, когда немцы чуть не прорвали нашу оборону и пошли разговоры о том, что нас поставят в строй. Так вот признаюсь тебе, я молил бога, чтобы они прорвались. Да, молил бога. Ведь тогда бы нам пришлось драться.

– Ты просто круглый дурак, – сказал Майкл.

– Я мог бы стать замечательным солдатом, – прохрипел Кип и рыгнул. – Да, да, замечательным солдатом. Я знаю. Погляди на моего брата. А мы были настоящими братьями, несмотря на то, что он был на двадцать лет старше меня. Пейвон знает об этом. Вот почему ему доставляет особое удовольствие держать меня здесь в качестве машинистки, а с собой он берет других ребят.

– Если когда-нибудь пуля пробьет твою дурацкую башку, то так тебе и надо, – сказал Майкл.

– А я не имею ничего против, – решительно ответил Кин. – Наплевать. Если меня убьют, не передавай никому от меня приветов.

Майкл пытался рассмотреть лицо Кина, но было слишком темно. Он почувствовал какую-то жалость к этому страдающему от запоров человеку, одержимому мыслью о геройских подвигах, которого дома ждет холодная жена.

– Надо бы мне поступить в офицерскую школу, – продолжал Кин. – Я бы стал замечательным офицером. У меня была бы уже своя рота, и могу тебя заверить, что я бы уже носил на груди «Серебряную звезду»[89].

Они шли рядом под мокрыми деревьями, с которых стекали капли дождя, и Майкла все время преследовал скрипучий, нудный голос этого безумца.

– Я знаю себя, я был бы доблестным офицером. – Майкл не мог не улыбнуться, услышав эту фразу. Ведь в эту бонну такой эпитет можно было встретить только в газетных сводках и приказах о награждении. Слово «доблестный» не подходило для этой войны, и только люди, подобные Кину, могли употреблять его с такой теплотой, верить в него, верить, что оно имеет какой-то реальный смысл.

– Да, доблестным, – твердо повторил Кин. – Я бы показал своей жене. Я вернулся бы в Лондон с орденскими ленточками и проложил бы себе дорогу в милю шириной к тамошним женщинам. До сих пор я не пользовался успехом, потому что я всего лишь рядовой.

Майкл усмехнулся, подумав о всех тех рядовых, которые пользовались большим успехом среди английских дам. Он знал, что, где бы Кин ни появился, пусть даже с грудью, увешанной всеми орденами мира и со звездами на погонах, все равно он встретил бы во всех барах и спальнях только холодных женщин.

– Моя жена знала это, – продолжал жаловаться Кин. – Вот почему она не хотела, чтобы я стал офицером. Она все продумала, а когда я понял, что она со мной натворила, было уже слишком поздно, я был уже за океаном.

Майкла стала забавлять вся эта история, и у него возникло какое-то жестокое чувство благодарности к человеку, шедшему рядом с ним, за то, что тот отвлек его от собственных мыслей.

– Как выглядит твоя жена? – злорадно поинтересовался он.

– Завтра я покажу тебе ее карточку. Она хорошенькая, у нее прекрасная фигура. На первый взгляд это самая привлекательная женщина в мире. В присутствии других она всегда улыбается, всегда оживлена. Но как только закрывается дверь и мы остаемся одни, она превращается в айсберг. Они обманывают нас, – сокрушался Кин, шагая в сырой мгле, – они успевают надуть нас, прежде чем мы поймем, в чем дело… Да к тому же, – продолжал он изливать свою душу, – она отбирала у меня все деньги. Это ужасно, особенно когда сидишь здесь и вспоминаешь все ее штучки. С ума можно сойти. Будь я на фронте, я мог бы все забыть. Послушай-ка, Уайтэкр, – с жаром попросил Кин, – ты же в хороших отношениях с Пейвоном, он любит тебя, замолви за меня словечко, а?

– Что же ему сказать?

– Пусть он или переведет меня в пехоту, – решительно заявил Кин, – или берет с собой в поездки. – «Этот тоже, но по каким причинам!» – промелькнуло в мозгу Майкла. – Я как раз такой человек, какой ему нужен, – продолжал Кин. – Я не боюсь, что меня убьют, у меня стальные нервы. Когда обстреляли наш джип и все остальные были убиты или ранены, я смотрел на них так хладнокровно, как будто сидел в кино и видел все это на экране. Как раз такой человек и нужен Пейвону…

«Сомневаюсь», – подумал Майкл.

– Так поговоришь с ним? – приставал Кин. – Ну как, поговоришь? Всякий раз, когда я пытаюсь с ним заговорить, он спрашивает: «Рядовой Кин, а те списки уже отпечатаны?» Он просто смеется надо мной, я вижу, что он смеется, – в бешенстве крикнул Кин. – Ему доставляет какое-то злорадное удовольствие видеть, что по его милости брат Гордона Кина сидит в тылу, в зоне коммуникаций и перепечатывает всякие списки. Уайтэкр, ты должен поговорить с ним обо мне. Кончится война, а я так и не побываю ни в одном бою, если мне никто не поможет!

– Хорошо, – сказал Майкл, – я поговорю. – И тут же с грубостью и жестокостью, которую вызывают у собеседника такие люди, как Кин, добавил: – Однако должен тебе сказать, что если ты когда-нибудь и попадешь в бой, то я буду молить бога, чтобы тебя не было рядом со мной.

– Спасибо, друг, большое спасибо, – сердечно благодарил Кин. – Ей богу, это очень великодушно с твоей стороны. Никогда не забуду этого, дружище. Я всегда буду помнить об этом.

Майкл зашагал быстрее; Кин, поняв намек, несколько поотстал, и в течение некоторого времени они шли молча. Но к исходу часа, за несколько минут до смены, Кин снова догнал Майкла и мечтательно произнес, как будто думал об этом долгое время:

– Завтра пойду в санитарную часть и приму английской соли. Нужно, чтобы хоть раз хорошо сработал желудок, и дело пойдет на лад, и тогда я стану другим человеком.

– Могу лишь выразить тебе мои наилучшие пожелания, – серьезно проговорил Майкл.

– Так ты не забудешь поговорить с Пейвоном?

– Не забуду. Со своей стороны, я предложу, чтобы тебя сбросили на парашюте прямо на штаб генерала Роммеля.

– Тебе, может быть, смешно, – обиделся Кин, – но если бы ты вышел из такой семьи, как моя, и у тебя были бы какие-то идеалы…