Таким образом, успех «Барбароссы» предполагал, что Красная армия не выдержит первого же решительного удара. Немцы надеялись, что советские вооруженные силы, подобно французским, развалятся и это позволит покончить с ними, взяв в кольцо окружения отдельные части. На второй фазе операции немецкая армия должна была наступать на Москву, встречая лишь неорганизованное сопротивление, следствием чего стало бы крушение сталинского режима. Во время Первой мировой войны объединенным силам Австрии и Германской империи потребовалось почти четыре года для того, чтобы добиться полного распада царской армии. План «Барбаросса» явно строился на идее о том, что коммунистический режим менее прочен и что первый удар, нанесенный вермахтом, окажется намного более мощным. Расистские взгляды, на которые опиралась эта аксиома германского планирования, вполне очевидны. Однако в высокомерии немецких генералов было свое рациональное зерно. Германия намного превосходила Советский Союз уровнем развития, о чем особенно выразительно свидетельствуют цифры ВВП на душу населения. Согласно наиболее надежным современным оценкам, немецкий ВВП на душу населения в 1940 г. превышал советский в два с половиной раза. Этот факт давал серьезные основания полагать, что колоссальное количественное превосходство Красной армии окажется иллюзорным. Намного более значительные организационные возможности вермахта, качественное превосходство его оружия и более серьезная подготовка его солдат должны были принести ему победу. В конце концов, именно эта армия за полтора месяца разгромила объединенные силы Франции, Бельгии, Нидерландов и британского экспедиционного корпуса. Стратегический выбор Третьего рейха, который предпочел бросить свои войска на Советский Союз вместо того, чтобы с моря и с воздуха атаковать Великобританию и ее сторонников в США, не был иррациональным[1419]. Германия направила свое лучшее оружие против того, что по-прежнему представлялось «самым слабым звеном цепи».

Однако нельзя сказать, что немцы не подозревали о модернизации Советского Союза после Первой мировой войны. Как было хорошо известно экономическому управлению самого вермахта, сталинские пятилетние планы существенно изменили географию советской экономики. Исходя из надежных западных оценок, сейчас мы полагаем, что сталинский режим с 1928 по 1940 г. добился прироста производства в промышленности в 2,6 раза, а производство вооружений выросло в намного большей степени[1420]. Стремясь поскорее осуществить индустриализацию, советские руководители вложили большие средства в развитие западных районов страны, уязвимых для нападения Германии[1421]. Но с другой стороны, в Берлине были хорошо осведомлены о том, что в годы первого пятилетнего плана (1928–1932 гг.) в Советском Союзе была создана новая индустриальная база к востоку от Урала, которой хватало для того, чтобы полностью обеспечить по крайней мере 40 млн человек[1422]. Даже если захватчикам удалось бы оккупировать большие территории на западе Советского Союза, военное производство могло продолжаться в новых промышленных центрах, таких как Свердловск с его гигантским машиностроительным заводом. В целом советские индустриальные мощности явно были весьма значительными. В 1939 г. Германская стальная ассоциация ставила Советский Союз, в котором ежегодно выплавлялось 18 млн тонн стали по сравнению с 23,3 млн тонн в Германии, на третье место после США и Германии, далеко впереди Великобритании[1423]. А Красная армия (по крайней мере на бумаге) была грозной силой. Франц Гальдер на протяжении всей весны 1941 г. записывал размышления Гитлера о колоссальном количестве танков и самолетов в Советском Союзе[1424]. Гитлер знал, что у СССР имеются современные самолеты и «гигантские» танки с огромными пушками. Но он утешался мыслью о том, что в основном вооружение Красной армии было устаревшим. Предполагая, что вермахту удастся обеспечить массированное сосредоточение сил в стратегических точках, он с удовольствием предсказывал, что Советы «рухнут под напором наших многочисленных танков и самолетов».

Разумеется, никто не мог отмахнуться от обширности советских территорий, и уже это делало операцию «Барбаросса» весьма проблематичной. Под толстым покровом спеси и оптимизма, окружавшим планирование «Барбароссы», в Берлине находились те, кто с самого начала выражал серьезные опасения. Интересно, что сомнения были двух типов. По крайней мере некоторые офицеры сомневались в осуществимости самой этой операции. Существенно, что в их число входил и фельдмаршал Федор фон Бок, командующий группы армий «Центр», которой выпала грандиозная задача разгромить основные силы Красной армии на московском направлении. К концу января 1941 г. фон Бока стали одолевать такие сомнения в отношении масштабов цели, поставленной перед его группой армий, что он заставил Гальдера, начальника штаба армии, признать существование определенной вероятности того, что Красная армия сможет отступить за рубеж Двина – Днепр[1425]. Что произойдет в этом случае, представляло собой ключевой вопрос. В ходе одной из первых игр, предназначавшихся для проверки плана «Барбаросса», был сделан вывод о том, что если только уничтожение Красной армии и захват Москвы не удастся осуществить в течение нескольких месяцев, то Германия окажется втянута в «затяжную войну, ведение которой превышает возможности немецких вооруженных сил»[1426]. Генерал-майор Маркс, которому было поручено составить первый вариант плана нападения, подготовил еще и общую стратегическую оценку кампании, в которой разбирал возможность того, что Красная армия не будет разбита к осени 1941 г. В этом случае, считал Маркс, Германия должна быть готова к войне на два фронта против коалиции Советского Союза и Британской империи, опирающихся на экономический потенциал Соединенных Штатов. Перед лицом этой неприятной перспективы Маркс утешал себя мыслью о том, что если Германия сумеет захватить Украину с ее пшеницей и обеспечит себе полный контроль над Балтикой, то превосходящая экономическая мощь ее противников станет для нее не так страшна[1427].

Однако именно этот ключевой момент показывает, насколько рискованным был замысел «Барбароссы». Следуя той же логике, что и Маркс, Гитлер последовательно ставил на первое место необходимость при первой же возможности овладеть индустриальными и экономическими ресурсами западных регионов СССР[1428]. В этой связи он предвидел возможность того, что значительную часть группы армий «Центр», подчинявшейся фон Боку, придется направить на север для захвата балтийского побережья и на юг, на Украину. Лишь после достижения этих важнейших экономических целей главные силы германской армии можно будет направить на восток, в сторону Москвы. Именно такие приоритеты предписывались в гитлеровской директиве (Weisung) № 21, учтенной в окончательном варианте плана (от 17 декабря 1940 г.). Однако выдвижение на первый план экономических задач находилось в серьезном противоречии с планом кампании, каким он представлялся Гальдеру. В его глазах наступление на Москву имело абсолютный приоритет. Он полагал, что лишь путем сосредоточения всех сил на осуществлении этой цели удастся дать бой Красной армии и нанести ей решительное поражение. Этот вопрос был для Гальдера настолько принципиальным, что выдвижение Гитлером иных приоритетов, помимо Москвы, заставило его усомниться в обоснованности всей кампании. 28 января 1941 г. он отмечал в своем дневнике: Операция «Барбаросса»: Смысл кампании не ясен. Англию этим мы нисколько не затрагиваем. Наша экономическая база от этого существенно не улучшится. Нельзя недооценивать рискованность нашего положения на Западе. Возможно даже, что Италия после потери своих колоний рухнет и против нас будет образован южный фронт на территории Испании, Италии и Греции. Если мы будем при этом скованы в России, то положение станет еще более тяжелым»[1429]. Таким образом, между Гитлером и Гальдером, как и осенью 1939 г., наблюдалось принципиальное расхождение во взглядах. Как и в 1939–1940 гг., на карту было поставлено все будущее Германии. Но в отличие от 1939 г., Гальдер не доводил дело до ситуации, граничащей с открытым бунтом. После ярких успехов, достигнутых в ходе французской кампании, верховное армейское командование уже не претендовало на абсолютный авторитет в военных вопросах. Гитлер по крайней мере в такой же мере мог претендовать на честь победы над Францией, и Гальдер знал это. Возможно, он также полагал, что как только в бой вступит Красная армия, кампания пойдет по его, Гальдера, сценарию. Однако все питали надежду на то, что главную работу по уничтожению противника удастся осуществить на рубеже рек Днепр и Двина.