– Не знаю. Но, учитывая, что в последний раз она показалась на Идре, передай тем, с кем ты связан, о возможном нападении на Город Полумесяца.

– Астериям известно о ее планах?

– Нет. Об этом знаю только я.

– А как ты узнала?

– Тебя это не касается.

Рунн внимательно смотрел на собеседницу.

– Значит, возвращаемся к деловому общению. Больше никаких историй на сон грядущий?

Она вновь забарабанила пальцами по подлокотнику:

– Отнесем ту историю за счет временного помешательства.

– Я ничего не видел.

– Но хотел увидеть.

– Мне этого не требовалось. Мне абсолютно все равно, как ты выглядишь. Мне нравится говорить с тобой.

– Почему?

– Потому что здесь, с тобой, я становлюсь настоящим.

– Настоящим, – повторила она.

– Да. Честное слово. Я рассказывал о себе такое, чего никто не знает.

– Не понимаю зачем.

Рунн вскочил и подошел к ее дивану. Наклонился к подлокотнику, всматриваясь в пылающее лицо Ясного Дня:

– Потому что мне подумалось: мы с тобой похожи.

Она поднялась. Рунн попятился, но Ясный День подошла ближе, стала впритык. Пламя и тьма переплелись; в пространстве, окружавшем их, звезды превращались в угли.

– Это не игра, где ты можешь флиртовать со мной, пытаясь управлять мной при помощи твоего обаяния, – прошипела она. – Это война, которая до своего окончания унесет еще немало жизней.

– Оставь свой покровительственный тон! – прорычал Рунн. – Я знаю цену.

– Ты ничего не знаешь ни о цене, ни о жертвах.

– Не знаю? Пусть я не играл всю жизнь в мятежника, поверь, я вдоволь нахлебался другого дерьма, и оно ничуть не слаще.

Однако упрек, брошенный ею, достиг своей цели.

– Отец тебя не любит? Не ты один такой. Отец тебя бил и издевался над тобой? Мой тоже.

– Что ты хочешь всем этим сказать? – снова прорычал Рунн, глядя ей в лицо.

– А вот что, – тем же тоном ответила она. – Если не будешь осмотрительным и смышленым, сам не заметишь, как от твоей души начнут отщипывать куски. Спохватишься, да будет поздно. Это прямая дорога к смерти.

– И?..

Она опешила:

– Как ты можешь спрашивать с такой беспечностью?

– Так и могу, потому что я – никто, – пожал плечами Рунн.

Он говорил правду. Всё, кем он был, все заслуги, за которые его ценили… всё это было ему преподнесено. Ему повезло родиться в «правильной» семье. Что-либо значимое, сделанное им, касалось его службы во Вспомогательных силах. Но вся его жизнь как принца была сплошной рутиной. Совершенно пустой и никчемной.

Брайс держала свой дар в тайне, чтобы он мог цепляться за крохи собственной избранности.

Рунн отвернулся. Он был зол на себя.

Брайс любила его гораздо больше, чем ненавидела их отца. Ради брата отказалась от власти и привилегий. А он хоть для кого-то совершил столь же масштабный поступок? Да, он готов умереть за своих друзей, за этот город. Но… кем он был в глубине души?

Явно не королем. И его отец никакой не король, если брать истинный смысл этого титула.

– Сообщение принято, – сказал он Ясному Дню.

– Ночь…

Рунн открыл глаза.

В гостиной было темно. Телевизор выключен. Похоже, Итан давно отправился спать.

Рунн повернулся на диване, заложив руки за голову. Он глядел в потолок, по которому тянулись лучи света от фар проезжавших машин.

Кем же, Хел побери, он был?

Принцем Ничто.

54

Брайс сидела у себя в кабинетике, одновременно ведя телефонный разговор и допивая третью чашку кофе. Попутно она пыталась решить, не выпить ли четвертую, но тогда не полезет ли она на стену ко времени обеденного перерыва?

– Значит, Коппер освоился? – спросила Брайс у матери, поставив чашку на стол.

По чистой случайности чашка стояла на клочке бумаги, где были переписаны буквы и цифры с руки Зофи. Рандалл считал, что теперь можно открыто говорить о мальчишке по телефону. Было бы странно не делать этого, поскольку родители официально усыновили сироту.

– На редкость чудесный мальчик, – сказала Эмбер, и Брайс почувствовала улыбку в материнском голосе. – Ему нравится мое искусство.

– Надежный тест на интеллект пройден, – вздохнула Брайс, возведя глаза к потолку.

– Ты знаешь, что он более трех лет не ходил в школу? – В голосе Эмбер зазвучал металл. – Три года.

– Это ужасно. Он… говорил о… своем прежнем доме?

Мать уловила суть вопроса:

– Нет. Не хочет говорить, а я не собираюсь допытываться. Милли Гаркунос посоветовала не давить на него. Сам расскажет, когда будет готов.

– С каких это пор Милли Гаркунос стала детским психиатром?

– Милли Гаркунос – наша добрая соседка, если ты об этом забыла, Брайс Аделаида Куинлан.

– Да… и по совместительству жуткая зануда. Ничего ей не рассказывай.

Особенно о прошлом бывшего Эмиля.

– И не собиралась, – прошипела Эмбер.

Брайс кивнула, хотя это не было видеозвонком и мать не видела ее жестов.

– Дай ребенку спокойно освоиться в новом доме.

– Брайс, его усыновила я или ты?

– Позови к телефону Рандалла. Он больше склонен прислушиваться к доводам рассудка.

– Рандалл вне себя от радости, что появился новый ребенок. Сейчас его нет дома. Он повел Коппера гулять. Обещал показать лес и вообще ознакомить с местностью.

– Я любила гулять с Рандаллом, – улыбнулась Брайс.

– Он тоже любил с тобой гулять. – Голос Эмбер вновь потеплел.

Брайс снова вздохнула:

– Еще раз спасибо, мама. Я знаю, поначалу тебя это шокировало…

– Брайс, я рада, что ты вспомнила о нас и сделала нам такой подарок. – (От этих слов у Брайс сдавило горло.) – Прошу тебя, будь осторожна, – прошептала Эмбер. – Ты считаешь меня докучливой наседкой, но все потому, что хочу для тебя самого лучшего. Счастья и безопасности.

– Мама, я знаю.

– Давай запланируем на зиму девичник. Отправимся в какое-нибудь симпатичное местечко, где холодно и снег. Покатаемся на лыжах. Как тебе?

– Никто из нас не умеет кататься на лыжах.

– Научимся. Или просто посидим у очага, попивая горячий шоколад с пряностями.

Вот такую Эмбер она обожала, а в детстве просто боготворила.