Даже «члены, засунутые в пупки» были гораздо более сложной и эффектно выраженной мыслью, чем все то, что Шарлотта когда-либо слышала в Сейнт-Рее. Она теперь бывала там раз или два в неделю, поскольку ее приглашал Хойт, чьи «приглашения», впрочем, не отличались особой церемонностью: «Короче, если хочешь, подваливай…» Уходя из клуба, ей не приходилось, как это было с большинством других девчонок, говорить «спокойной ночи», обернувшись через плечо, поднимаясь по лестнице на верхний этаж вместе с каким-нибудь обнимавшим ее сейнт-реевским парнем. Все как-то признали Шарлотту — или сделали вид, что признали — подругой Хойта, что позволяло ей чувствовать себя невероятно крутой, но сам он при этом не пытался… клеиться к ней. С одной стороны, она была благодарна Хойту за ненавязчивость, но с другой — чувствовала: что-то тут не так. Всякий раз он подвозил ее до общежития. На прощанье они целовались на переднем сиденье машины — с каждым разом все дольше и дольше.

Разумеется, ни о чем таком они с Хойтом никогда не говорили вслух, но поскольку он знал, что они будут целоваться, то подъезжал не прямо ко входу в общежитие, а на парковку. Все парковочные места неизменно оказывались заняты, и Хойт просто прижимал машину к краю одной из подъездных дорожек, не глушил мотор и не выключал фары. Все это придавало Шарлотте уверенности в собственной безопасности и в то же время беспокоило ее. Включенный двигатель и фары свидетельствовали, что Хойт не планирует задерживаться надолго и не рассчитывает ни на что большее, кроме поцелуев. В последний раз они просидели в машине довольно долго, и Шарлотта уже готова была признаться себе в том, что хочет… хочет, чтобы он захотел — но не получил — большего. Сама она вроде бы хотела… того и другого.

И вот наконец настал вечер, когда они обнаружили, что одна из машин едет им навстречу, освободив место на парковке.

— Охренеть! — воскликнул Хойт. — Поверить не могу! Я-то думал, что на этой долбаной стоянке все хреновы машины прикручены к асфальту намертво!

Он включил передачу своего «субурбана», нажал на педаль газа и одновременно крутанул руль с такой скоростью, что Шарлотта испугалась, как бы они не перевернулись. Она едва успела вскрикнуть: «Хойт!», как машина остановилась, аккуратно вписавшись на освободившееся место. Ряды машин, обступивших «шевроле» с обеих сторон и подпиравших его спереди, уходили, казалось, до самого горизонта. Хойт, довольный своим маневром, рассмеялся.

— И ничего смешного тут нет, Хойт! Так ведь и убиться недолго! — Шарлотта вдруг поймала себя на том, что говорит совсем как тетя Бетти.

— Убиться, говоришь, недолго?

Шарлотте оставалось лишь надеяться, что он передразнивает только ее последнюю фразу, а не манеру говорить как таковую. А может, Хойт считает, что она специально, по приколу, говорит как у себя в горах.

Впрочем, волноваться стоило совсем по другому поводу. Он выключил мотор и погасил фары. Что ж, теперь, в темной машине, они были одни, скрытые от любых глаз, отгороженные от мира вереницами других припаркованных автомобилей.

Хойт откинулся на спинку сиденья и посмотрел на Шарлотту с легкой, но… многозначительной… улыбкой. Что именно означала эта многозначительность, она не могла бы точно определить. Ей показалось, что в этой улыбке было что-то заговорщицкое, словно Хойт говорил ей: «Ну вот, Шарлотта, теперь мы одни, только мы вдвоем, отгороженные от всех стеклом и железом этой коробки, и ведь мы кое в чем друг друга понимаем». Вот только в чем именно, и понимаем ли?

Сказать, что Шарлотта все это продумала и сформулировала в словах, было бы неверно, но тем не менее образы у нее в голове складывались в единую и непрерывную картину, как в кино: вот он долго и нежно целует ее, притягивает к себе, и они оказываются все ближе и ближе, и вот они уже как бы становятся частью друг друга, и вот наконец он начинает говорить ей, как сильно он ее любит. Нет, конечно, ожидать длинных речей от Хойта не приходится… но все-таки даже эти немногие слова совсем закружат ей голову, и через некоторое время она скажет, что ей пора идти, и они в последний раз обменяются долгим и прочувствованным, глубоким поцелуем на прощанье, а потом она откроет дверцу и выйдет из «субурбана» и поспешит через готический туннель ворот Мерсер в Малый двор, и она не оглянется, зато он будет долго и печально смотреть ей вслед, пока ее изящная, стройная, но в то же время спортивная и вообще просто безупречная фигурка не скроется из виду. Вот уж кино так кино.

В реальности же все произошло совсем иначе: Хойт еще глубже откинулся на кожаном сиденье и с ленивым, даже чуть усталым видом объявил:

— Слушай, а ведь ты действительно очень похожа на Бритни Спирс.

— Хойт, а не пора ли тебе уже сменить пластинку?

Шарлотта вдруг почувствовала, что ловит кайф от того, что называет его по имени просто так, даже ради того, чтоб «наехать».

— Пластинку? Мне? Что еще за пластинку?

Она даже не могла понять, прикалывается он или в самом деле не помнит.

— Какую пластинку? А вот какую: той девчонке в «И. М.» ты разве не то же самое говорил?

— Какой еще девчонке в «И. М.»?

— Да той первокурснице, блондинке: длинные прямые волосы и джинсы в обтяжку. Ты подошел к ней напрямик через танцпол и сразу сообщил эту же самую новость: как она похожа на Бритни Спирс.

— Ё-моё! Тоже мне приметы: первокурсница-блондинка и джинсы в обтяжку. Нет, конечно, круг подозреваемых мы таким образом сузили, но все-таки…

— Ах, извини, пожалуйста. Конечно, я понимаю, ты заклеил столько блондинок в обтягивающих джинсах, что сам уже давно с этого счета сбился. Пора картотеку заводить. — Оценив свои способности изящно наезжать и остроумно парировать контратаки, Шарлотта осталась вполне собой довольна.

— А ты-то как это пронюхала? Я же тебе вроде не докладывал? — удивился Хойт.

— Тоже мне тайна, — усмехнулась Шарлотта. — Ты вроде особо и не прятался.

— Нет, я имею в виду — что ты делала в «И. М.»? Как ты туда попала? Тебе ведь нет двадцати одного. Только не говори, что ты наврала охранникам. И я надеюсь, что ты не воспользовалась чужим удостоверением или какой-нибудь подделкой. Я думаю, ты в курсе, что это уголовное преступление? Короче: если все на самом деле так и было, главное — никому об этом не говори. Хотя, может, уже и поздно. Наверно, ты уже у них на заметке.

Хойт произнес всю эту тираду с таким серьезным видом, что Шарлотта в какой-то момент была готова поверить ему и даже испугалась. Хойт, безусловно, уловил этот момент по выражению ее лица. Наконец он прекратил свой патетический монолог и улыбнулся… так, словно видел девушку насквозь и прекрасно понимал все ее мысли и переживания… и, широко разведя руки, сказал:

— Слушай, ты, мисс Спирс, иди-ка сюда.

Шарлотта непроизвольно послушалась, и ее тело словно само собой метнулось к нему с пассажирского сиденья, а Хойт сидел все в той же царственной позе, словно говоря: «Не могу перед тобой устоять». В следующую секунду она оказалась в таких желанных, но пугающих объятиях Хойта. Разум Шарлотта потеряла еще в тот момент, когда перелезала со своего сиденья — ужасно глубокого — через эту дурацкую штуковину, подлокотник с подстаканниками между сиденьями, и спрашивать саму себя, что же это такое происходит, было уже некому. Никакой свободы воли Шарлотта в себе не замечала.