Чтобы быстрее готовиться к съемке, мы с Машей в конце смены стали спрашивать у Андрея Арсеньевича и Княжинского, какая будет завтра мизансцена, где будет стоять и как двигаться камера. Это позволяло на следующий день, не дожидаясь режиссера, выстраивать панорамы, укладывать рельсы и вчерне, без актеров проходить по движению предстоящий эпизод. Потом приезжал Тарковский, и он мог сразу начинать репетировать. Это простое решение оказалось очень эффективным, оно ускорило работу, и мы стали перевыполнять план. И обед был, как правило, вовремя, что помогало сохранять нормальные отношения в группе. Я потом успешно применял этот метод в работе вторым режиссером с Константином Худяковым, Никитой Михалковым и, конечно, с Эльдаром Александровичем Рязановым.

* Александра Демидова: Большие и сложные планы по 150–200 полезных метров снимались за один день. Меня это приводило в восторг. Я приезжала через полчаса-час после начала смены — уже была выложена панорама, стояла камера, режиссер и оператор репетировали с актерами.

Настроение Тарковского тоже изменилось. Он стал добрее, рассказывал какие-то истории, иногда смеялся. Но чаще он предпочитал полузабытые игры времен своего детства и молодости — расшибай, кости, жостки. В такие моменты Андрей Арсеньевич становился весел, азартен, похож на хулиганистого мальчишку из Щипковских переулков.

Сценаристы, нужда в которых для Тарковского отпала, уже восемьдесят дней пребывают в полном неведении. Режиссер просто не ставит их в известность о ходе съемок.

27 августа. Письмо АН — БН: От Тарковского лично известий не имею, но по слухам он снимает благополучно.

Княжинского поселили в гостиницу «Палас», где жил Кайдановский. Они познакомились и подружились. Им нравилось, что они тезки — оба Александры Леонидовичи. Ко мне Княжинский относился ровно и дружелюбно.

Однажды после съемки мне нужно было заехать к Кайдановскому за какой-то книгой, и мы с ним и Княжинским поехали в гостиницу на Сашиной машине. Зашел разговор о поэзии. Княжинский был близким другом Геннадия Шпаликова, и поэт посвятил ему несколько стихотворений. Княжинский стал читать его стихи. Когда мы подъехали к гостинице, Княжинский предложил зайти к нему выпить по рюмке коньяку. Мы согласились. В номере он стал читать еще одно стихотворение:

Я шагаю по Москве,

Как шагают по доске.

Что такое — сквер направо

И налево тоже сквер.

Здесь когда-то Пушкин жил,

Пушкин с Вяземским дружил,

Горевал, лежал в постели,

Говорил, что он простыл.

Кто он, я не знаю — кто,

А скорей всего никто,

У подъезда, на скамейке

Человек сидит в пальто.

Человек он пожилой,

На Арбате дом жилой,

В доме летняя еда,

А на улице — среда

Переходит в понедельник

Безо всякого труда…

Вдруг раздался стук, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел Араик. Он наглым тоном стал требовать чего-то от Княжинского. По его словам, у него какое-то поручение от Демидовой, которое, в свою очередь, пришло от Ларисы Павловны Тарковской.

— Фуражку сними, ты не в кабаке, — перебил его Княжинский.

Араик, привыкший к собственной важности, от неожиданности сдернул кепку с головы, потом почему-то положил ее на тумбочку.

— Если Демидовой что-то нужно, она может мне позвонить, без посыльных. И когда стучишь в дверь, сначала дождись разрешения войти, а не врывайся без разрешения. — Княжинский прошел к двери, молча открыл ее и так же молча указал Араику на дверь. Тот, пораженный столь неласковым приемом, не нашел слов и, с ненавистью глядя на Княжинского, скрылся в коридоре.

Оператор закрыл дверь.

— Всегда найдется дурак, который песню испортит, — сказал, обращаясь к нам маэстро оператор, и закончил стихотворение:

Голова моя пуста,

Как пустынные места,

Я куда-то улетаю

Словно дерево с листа…

В этот момент Княжинский увидел кепку Араика. Он с омерзением взял ее двумя пальцами, как нечто невыразимо гадкое, и, размахнувшись, вышвырнул в окно. Кепка, подхваченная балтийским ветром, не упала, а, наоборот, взлетела по диагонали вверх и скрылась в таллинских сумерках.

Снова раздался стук. Выдержав паузу, Княжинский ответил:

— Да?

Всунулась рожа Араика, который уже не столь нагло, как раньше, спросил:

— Я, кажется, кепку забыл…

— Здесь ты ничего не забыл, — ответил Княжинский и повернулся спиной к Араику. Тот посмотрел на тумбочку и, не увидев кепки, разочарованно ушел.

— Ну что, поужинаем? Можно прямо здесь, — предложил Княжинский.

Я извинился, что не смогу воспользоваться его приглашением, так как обещал быть у своих таллинских друзей. Мы с Кайдановским ушли, но Саша потом вернулся. Они с Княжинским провели этот вечер в чтении стихов и слушании песен, которые пел Кайдановский. С тех пор они вечерами часто проводили время вместе. Позже я познакомил Княжинского с моими таллинскими друзьями Сергеем и Людмилой Боговскими, и его дружба с ними продолжалась уже независимо от меня.

Через много лет, когда Саша Кайдановский умер, Княжинский дал небольшое интервью-некролог, опубликованный в журнале «Киносценарии».

Когда, что звали мы своим,

Навек от нас ушло

И, как под камнем гробовым,

Нам станет тяжело, —

Пойдем и бросим беглый взгляд

Туда, по склону вод,

Куда стремглав струи спешат,

Куда поток несет.

(Ф. Тютчев)

Город Таллин. Гостиница «Палас». 1978 год.

Картина «Сталкер»

Именно с этой песенки, которую пел Саша Кайдановский, начинался каждый наш вечер по возвращении со съемок. И каждый вечер был накрыт дивный стол: креветки, рокфор и, конечно, коньяк «Варцихе». Другого Саша не признавал. Он считал, что в силу нашего таланта нужно пить самый дорогостоящий коньяк. И, видимо, он был прав. Была и другая песенка, в которой О. Мандельштам призывал всех срочно переехать в Царское Село. Посмотреть на улыбающихся улан. Да и сами мы были в то время, как пелось в той же песенке, «надменны, ветрены и пьяны» и, конечно, счастливы, беззаботны и влюблены в свою работу. Чего же еще желать?[495]

Саша Кайдановский пел потрясающе. Тот, кто его слышал, не забудет этого никогда. Его низкий бархатистый баритон производил гипнотическое впечатление. Особенно когда он пел песни на стихи на слова Рильке или Арсения Тарковского, сочиненные им еще до знакомства с Андреем. Они поразительно соответствовали тексту.

Тарковскому тоже нравились Сашины песни. Они почти все так или