Тыркова отнюдь не превратилась в бабушку, доживающую свой век в окружении чад и домочадцев. Ее творческой продуктивности мог бы позавидовать любой литератор в расцвете физических сил. В 83-летнем возрасте она выпускает в свет книгу воспоминаний «На путях к свободе» (1952); в 85-летнем — новый том мемуаров «То, чего больше не будет» (1954); во второй половине 1950‐х годов в журнале «Возрождение» печатается третий том — «Подъем и крушение». И это не считая многочисленных статей и огромной переписки. На 92‐м году жизни она публикует воспоминания о Льве Толстом («Возрождение», ноябрь 1961 года). По-видимому, это была ее последняя прижизненная статья.

12 января 1962 года на 93‐м году жизни Ариадна Тыркова-Вильямс скончалась в Вашингтоне.

Она отнюдь не относилась к тем эмигрантам, кто возлагал надежды на эволюцию советской власти. Но все-таки в 1945 году в ее письмах проскальзывает надежда, что, может быть, ее «Пушкин» будет издан в Москве. Тогда этого не случилось и не могло случиться. Полвека спустя интерес к «трудам и дням» Тырковой вспыхнул у нее на родине. Статьи о ней появились едва ли не во всех вновь издаваемых энциклопедиях. Были опубликованы ее дневник и обширная переписка. В отличном (не чета «бумажным» нью-йоркским и лондонским) издании вышли две книги воспоминаний. Наконец, в юбилейный пушкинский год в серии «Жизнь замечательных людей» была переиздана ее «Жизнь Пушкина».

Возвращение состоялось.

Представьте себе книгу, в которой рассказывается о судьбе женщины, родившейся в Белом доме, поскольку ее дед был в то время президентом США; начавшей выходить в свет при дворе австрийского императора и нередко вальсировавшей под аккомпанемент Иоганна Штрауса; познакомившейся в Риме с русским гвардейским офицером, потомком византийских императоров и внуком графа М. М. Сперанского и после недельного головокружительного романа решившейся выйти за него замуж; женщине, принятой при русском дворе и в высшем петербургском свете, прожившей в России почти 20 лет и бежавшей из нее, с массой приключений, вскоре после революции… Не правда ли, все это кажется как-то уж очень «чересчур» и похоже на «русско-американскую фантазию» в стиле позднего Никиты Михалкова?

А теперь, в посрамление скептикам и маловерам, позвольте представить: княгиня Юлия (Джулия) Кантакузен, графиня Сперанская, урожденная Грант. Родилась в июне 1876 года в Белом доме, Вашингтон, округ Колумбия; дед — генерал Улисс Грант, герой Гражданской войны между Севером и Югом 1861–1865 годов, президент США в 1869–1877 годах; если хотите взглянуть на дедушку будущей княгини, достаньте из-под матраса купюру в 50 долларов с портретом сурового бородатого генерала-президента; понятно, что американцы чтут его как одного из главных героев национальной истории, хотя, по-видимому, меньше, чем Бенджамина Франклина (100 долларов), но зато больше, чем Эндрю Джексона (20 долларов), Александра Гамильтона (10 долларов) и Авраама Линкольна (5 долларов); впрочем, может быть, зависимость здесь обратно пропорциональная: ведь на купюре достоинством в 1 доллар изображен не кто иной, как сам Джордж Вашингтон.

Отец Юлии, генерал-майор Фредерик Грант (1850–1912), тоже был фигурой примечательной, человеком активным и непоседливым; начав и закончив свою карьеру в армии, он успел повоевать с индейцами на Западе и поучаствовать в войне с Испанией в 1898 году; он побывал инженером и комиссаром полиции в Нью-Йорке; попробовал свои силы, и, видимо, не вполне удачно, в бизнесе; пять лет (1888–1893) был послом США в Австро-Венгрии и нередко охотился вместе с императором Францем-Иосифом. Его дочь, закончившая школу в Вене и представленная императору, именно здесь дебютировала в большом свете.

Пять лет спустя после окончания дипломатической карьеры отца Юлия, путешествуя со своей тетушкой по Европе, познакомилась в Риме с князем Михаилом Кантакузеном, временно прикомандированным к российскому посольству, пока он приходил в себя после полученной на скачках травмы. Михаил был потомком по прямой линии византийского императора Иоанна Кантакузена и внуком, по материнской линии, М. М. Сперанского; поскольку мужская линия рода Сперанских прервалась, титул, как это было тогда принято, передавался по женской. Таким образом молодой гвардеец и выпускник Александровского лицея был одновременно и князем, и графом. По этому поводу почему-то приходит на ум рассказ А. Ф. Кони, воспроизведенный в дневнике К. И. Чуковского: знаменитый юрист угодил в 1919 году в ЧК, и допрашивавший его юный следователь никак не мог уразуметь, как это возможно — быть одновременно и академиком и профессором: «Для Вас — невозможно, а для меня — возможно», — отрезал в конце концов Кони.

Однако вернемся в Рим 1898 года; через неделю после знакомства с князем Юлия с тетушкой уехали во Францию; здесь, в Канне (как будто для того, чтобы придать происходящему еще более «кинематографический» оттенок), их «настиг» князь и сделал формальное предложение, которое было благосклонно принято. Если у читателя хотя бы на минуту возникла мысль о разорившемся потомке знатного рода, желающем поправить свои дела путем женитьбы на богатой американке, то вынужден его опять разочаровать — Гранты были небогаты; впрочем, небогаты (хотя, конечно, и не бедны) были и Кантакузены. Так что со стороны князя это чистой воды увлечение; что касается Юлии… Возможно, к увлечению блестящим кавалергардом примешивалось и желание уехать из «провинциальной», по европейским понятиям, Америки и вернуться к тому образу жизни, которым она была «отравлена» в Вене. Заметим, кстати, что в России к этому времени она никогда не была.

Свадьбу сыграли 25 сентября 1899 года в Ньюпорте, на Род-Айленде; среди гостей был, естественно, цвет американского общества; Юлия была очаровательна, а жених, кстати, облачен в парадный кавалергардский мундир. Ну а затем молодые прибыли в Россию и началась без малого двадцатилетняя жизнь внучки президента Гранта в России; протекала она между Петербургом, где Юлия была принята при дворе, имением Буромка в Полтавской губернии и дачей в Ялте. Юлия родила князю троих детей; съездила за эти годы пару раз на родину и, по-видимому, не скучала и не жалела о своем выборе.

Все было бы замечательно, если бы как раз в эти годы не приключились две войны — Русско-японская и Первая мировая, и три революции — в 1905–1907 и дважды — в 1917‐м (впрочем, некоторые историки считают, что в 1917 году на самом деле была одна революция, а то, что случилось в октябре, — это никак не революция, а переворот; ну, современникам от этого было не легче). Первая мировая сразу же и сильно ударила по семье Кантакузен; в одном из первых боев князь Михаил, командовавший соединением из трех эскадронов кавалергардов, был тяжело ранен, но в течение двадцати минут оставался в строю, опасаясь, что отсутствие командира повлияет на дух солдат; затем он потерял сознание от потери крови; его однополчанин барон Пилар фон Пильхау вынес князя на себе из боя, а затем первую помощь ему оказал… ветеринар, ибо врач не мог оставить других раненых. Кантакузену повезло — он выжил, был доставлен в Петроград и удостоился посещения и часовой беседы с императором. Позднее Кантакузен вернулся в строй, был назначен командиром кирасирского полка и позднее опять-таки лично Николаем II произведен в генерал-майоры и причислен к свите его величества.