лучшего друга, недостойно разыгрывая перед ним отвратительную комедию, чтобы угодить нам. Теперь этот господин не сомневается, что за отличную службу ему возвратят бумаги, поставившие его в полную от нас зависимость, потому что они могут погубить навек женщину, с которой его связывает преступная страсть… Он говорит, что должны же его пожалеть за страшный выбор, который ему пришлось делать между губительным бесчестием любимой женщины и отвратительной изменой лучшему другу.

— Эти преступные сетования не заслуживают никакого сожаления, — презрительно заметил д'Эгриньи, — там увидим… Господин де Брессак еще может быть полезен. Посмотрим, что за письмо написал этот безбожник заводчик-республиканец, достойный потомок проклятой семьи, заслуживающей, чтобы ее стерли с лица земли.

— Вот это письмо, — отвечал Роден. — Завтра оно будет отправлено по назначению. — И он принялся за чтение:

«Тулуза, 10 февраля.

Наконец-то я нашел свободную минутку написать вам и объяснить причину своего внезапного отъезда, который вас если и не встревожил, то наверное изумил. Я пишу вам также с целью попросить об услуге. В двух словах, вот в чем дело. Я не раз говорил вам о друге детства, правда, много меня моложе: о Феликсе де Брессак. Мы всегда нежно любили друг друга, и обмен многими важными услугами позволял нам всегда рассчитывать друг на друга. Для меня он — брат. Вы знаете, какое значение я придаю этому слову. Несколько дней тому назад я получил от него из Тулузы, куда он временно отправился, следующее письмо:

„Если ты меня любишь, приезжай сейчас… ты мне нужен… Быть может, твоя дружба поможет мне примириться с жизнью… Если опоздаешь… прости и не забывай твоего лучшего друга, который останется таковым до конца“.

Вы поймете мой испуг и горе. Я немедленно послал за лошадьми. Начальник мастерской на моем заводе чтимый мною старик, отец маршала Симона, узнав, что я еду на юг, хотел меня сопровождать. Я вынужден был оставить его в департаменте Крез, где он хотел осмотреть только что сооруженные новые заводы. Я тем более рад был этому спутнику, что мог поделиться с ним тревогой и беспокойством, в какое я впал, получив подобное послание от де Брессака. Приехав в Тулузу, узнаю, что де Брессак накануне уехал в полном отчаянии и захватил с собою оружие. Сначала мне не удавалось даже напасть на след, наконец, дня через два кое-какие сведения, добытые с большим трудом, навели меня на верный путь. После долгих поисков я нашел его наконец в заброшенной деревушке. Никогда, нет, никогда, я не видал такого отчаяния: никакой ярости, но полное уныние и мрачное молчание. Сперва он даже меня отталкивал, но затем это страшное горе, достигшее наивысшего напряжения, смягчилось, и он, заливаясь слезами, упал в мои объятия… Тут же лежало заряженное оружие… Опоздай я на день… и все, быть может, было бы кончено… Я не могу открыть вам причину его горя: эта тайна не принадлежит мне… Скажу одно, что я не удивился его отчаянию, когда узнал все!.. Что сказать вам еще?. Надо начинать полный курс лечения! Необходимо успокоить, залечить эту бедную, истерзанную душу. Только дружба может взяться за столь деликатное дело. Но я надеюсь… Теперь я уговорил его поехать со мной в путешествие… Передвижение и отвлечение, несомненно, принесут пользу… Завтра я увезу его в Ниццу…[292] Если он захочет продолжить путешествие, я препятствовать не буду… Мое присутствие в Париже необходимо только в конце марта.

Что касается услуги, о которой я вас прошу, она весьма условная. Дело состоит вот в чем: по некоторым сведениям, добытым мною из бумаг матери, кажется, у меня есть определенный интерес находиться в Париже 13 февраля 1832 года на улице св. Франциска, в доме № 3. Я наводил справки, и оказывается, что этот древний дом уже полтораста лет как замурован по странной прихоти одного из моих предков и должен быть открыт 13 февраля в присутствии сонаследников, если таковые у меня имеются, что мне совершенно неизвестно. Так как я сам не могу присутствовать там, то я написал отцу маршала Симона, чтобы он оставил Крез и приехал в Париж, дабы присутствовать при вскрытии этого дома, не в качестве моего представителя — этого сделать нельзя, — а просто в качестве наблюдателя, чтобы дать мне знать в Ниццу, что вышло из романтической затеи моего предка. Но я не уверен, поспеет ли старик к этому дню в Париж, и прошу вас быть столь любезным узнать, приехал ли он, и если нет, то заместить его при вскрытии дома № 3.

Мне думается, что, отказываясь от своих прав в этом деле, я принес очень небольшую жертву моему другу; но даже если бы она была велика, я все-таки не раскаиваюсь, так как мои заботы и дружба нужны человеку, на которого я смотрю как на брата.

Итак, побывайте там и напишите мне в Ниццу до востребования о результатах этой миссии.

Франсуа Гарди».

— Хотя присутствие отца маршала Симона не может ничему помешать, все же было бы лучше, если бы его не было, — заметил аббат д'Эгриньи.

— Ну, это неважно. Гарди удален наверняка. Значит, теперь дело только за молодым индийским принцем.

— Что касается его, — задумчиво заметил аббат д'Эгриньи, — то мы поступили отлично, позволив ехать к нему господину Норвалю с подарками мадемуазель де Кардовилль. Сопровождающий его врач выбран доктором Балейнье и, конечно, не внушит никаких подозрений…

— О да, — сказал Роден, — его вчерашнее письмо весьма успокаивающее.

— Значит, и принца бояться нечего, все идет прекрасно! — сказал аббат.

— Что касается Габриеля, — продолжал Роден, — то он сегодня утром вновь писал вашему преподобию, прося об аудиенции, о которой он напрасно хлопочет уже три дня. Он огорчен суровым наказанием, наложенным на него пять дней тому назад, — запрещением выходить из дома.

— Завтра, когда я поведу его на улицу св. Франциска… я его выслушаю… Значит, в эту минуту, — прибавил с торжеством аббат, — все потомки этой семьи, присутствие которых могло повредить нашему успеху, лишены возможности явиться завтра раньше полудня на улицу св. Франциска, и Габриель будет там один… Наконец-то мы у цели!

Два тихие удара в дверь прервали речь аббата.

— Войдите! — сказал он.

Вошел слуга, одетый в черное, и доложил, что внизу дожидается человек, которому нужно видеть господина Родена по неотложному делу.

— Его имя? — спросил д'Эгриньи.

— Он имени не сказал, а говорит, что пришел от господина Жозюе… негоцианта на острове Ява.

Аббат д'Эгриньи и Роден обменялись изумленным, почти испуганным взглядом.

— Посмотрите, что это