– А вдруг Кулеша, правда? Может, он везет письмо от папы? Но зачем же везти, он мог бы передать через дядю Леку.

Алина, хмурясь, прочла телеграмму и передала ее Лене. Леня читал, молча шевелил губами, вертел телеграмму в руках, потом вдруг спросил:

– Что, дядя Лека всегда ездит курьерским или в этот раз такая спешка?

– Вот именно. Никогда без особой нужды он не поедет курьерским... Вот это меня и тревожит, – сказала Марина.

– И как странно, мама, – усмехнулась Мышка, – я только вчера спросила, не вызвать ли дядю Леку емшаном, и вот он словно почувствовал и летит на курьерском! Просто чудо какое-то!

– Обыкновенное чудо! Обыкновенное чудо! – забормотала Динка. Она уже была смущена общей тревогой и побаивалась, что ее секрет откроется, как только приедет дядя Лека...

Дядя Лека приехал не один; из-за его плеча, как хилый пенечек около молодого дуба, выглядывала сухая фигурка Никича.

– Никич! – вскрикнула Динка и, обхватив обеими руками своего старого друга, чуть не свалила его с ног.

– Дина, Дина, пусти, уронишь... – испугалась Мышка.

– Никич, голубчик... – растроганно говорила Марина, обнимая старика.

– Ну, вот и добрался, пробился к своим, – задыхаясь, бормотал Никич, не успевая отвечать на объятия.

Дядя Лека, сильно встревоженный неожиданным вызовом, начал с того, что громко пересчитал всех по пальцам.

– Одна, две, три, четыре и пятый! И говорите сразу, что тут у вас случилось? – обнимая сестру, спросил он.

– Как – у нас? Это у тебя что-то случилось! Почему такая телеграмма? Как будто вы мчались как на пожар. Мы уже все тут передумали...

Едва помещаясь в узком коридоре, приезжие и хозяева шли тесной кучкой; девочки на ходу обнимали то Никича, то дядю Леку... Никич пытался что-то сказать, но Динка тащила его за руку:

– Пойдем, Никич, пойдем!

– Леонид! Отними у девчонок Никича! Они его уже сбили с ног и окончательно замучают! Лучше всего уложить его сразу в постель! – гремел в коридоре голос дяди Леки.

Войдя в столовую, он еще раз обнял сестру, любовно оглядел ее, тоненькую, похудевшую, похожую скорей на старшую сестру девочек, чем на их мать. Дядя Лека покачал головой.

– Да, недаром ты мне емшан прислала! – неожиданно сказал он.

– Я? Послала емшан? Когда? – широко раскрывая глаза, сказала Марина.

Все сразу смолкли... У Динки загорелись уши, она спряталась за высокой спинкой кресла и оттуда с тревогой наблюдала за всеми.

– Э, сестреночка... – засмеялся дядя Лека. – У тебя ведь это испытанный способ! Ты своим емшаном можешь человека с того света вызвать!

Он засунул пальцы в карман пиджака и вытащил сложенный вдвое телеграфный бланк.

– А это что? Не емшан? Только довольно корявые слова, я подумал, что ты сочиняла их наспех, и очень встревожился...

Марина взяла из рук брата телеграмму и при общем молчании громко прочла:

– «Емшан пучок трава степная».

– Неправда! Я не так говорила! Это на почте перепутали! Или сам Хохолок... – неожиданно выскочила из-за кресла Динка и, увидев вокруг удивленные лица, заметалась: – Ну что вы все так смотрите! Я же хотела сделать вам чудо! Обыкновенное чудо! Чтобы вы обрадовались! И дядя Лека приехал! И даже привез нам Никича! Что же вы сердитесь? – Она всхлипнула и бросилась к Никичу: – Никич, ведь тебя тоже привез мой емшан! Ведь ты не сердишься, Никич?

Никич ласково погладил ее по голове:

– А что же мне сердиться, если я тебя вот эдакой махонькой знаю... И со всеми твоими штучками. Да я к ним так привык, что без них мне вроде бы и скучно...

Леня с нежностью взглянул на старика.

– Характер у ней такой... Что ж тут обвинять, – начал было он, но, взглянув на Марину, осекся.

Лицо у Марины побледнело и стало таким твердым, холодным, как будто оно высечено из камня и никогда на нем не было теплой человеческой улыбки... Это было самое худшее, чего больше всего на свете боялись девочки.

– Дина, ступай в свою комнату, мне нужно поговорить с тобой!

Девочка низко опустила голову и покорно пошла к двери.

– Может быть, ты отложишь? – тихо спросил сестру дядя Лека.

– Нет... Прости... Не могу... – отрывисто бросила Марина и ушла вслед за Динкой.

В комнате наступило тяжелое молчание, потом Леня вдруг рванулся к Динкиной комнате, но дядя Лека взял его за плечи:

– Есть такие дела, когда нельзя вмешиваться.

Леня, кусая ногти, отошел в угол. Девочки сидели тихие, подавленные.

– А ну-ка, хозяюшки, дайте-ка нам с Никичем чаю! Есть в этом доме чай? – потирая руки, нарочито громко и весело спросил дядя Лека.

– Есть! Есть! – засуетились девочки.

Марина недолго говорила с дочкой. Но после этого разговора Динка уткнулась лицом в Ленькин пиджачок и, войдя с ним в его комнату, дала волю слезам.

– Мама сказала... что есть такие дети... они... считают себя умнее взрослых... и лезут... во все дела.

– Ну хватит, хватит... – успокаивал ее Ленька. Но девочка не могла успокоиться.

– Мама сказала... я вырасту и буду мешать... всем хорошим людям... как самоуверенный... – Она на минутку затихла, пытаясь вспомнить еще одно слово, это слово почему-то напоминало ей индюка, но она забыла его. – Я вырасту и буду как пышный, самоуверенный дурак... – громко плача, жаловалась она своему другу.

– Ничего, ничего... – бормотал Ленька. – Из дурака умного сделать можно, а вот из умного дурака уже не сделаешь... Это она так, к слову сказала.

Марина разливает чай, шутит с Никичем.

– Дина, Леня! Идите пить чай! – как ни в чем не бывало зовет она.

Динка проходит мимо с опущенной головой; Леня ведет ее в кухню умываться. Дядя Лека укоризненно качает головой:

– Перетянула, сестреночка, перетянула...

– Это уже не шалость, а серьезный проступок, – тихо отвечает Марина.

Когда Леня и Динка усаживаются за стол, дядя Лека, помешивая ложечкой чай, вдруг хитро подмигивает Никичу:

– Ну, как ты думаешь, Никич? Сказать нам или не сказать нашу оглушительную новость?

– Я так думаю, самое время, – говорит Никич.

– Ну, значит, сейчас я вас всех развеселю. Слушайте же! Мне дано поручение купить в лесной глуши под Киевом уютный, тихий хуторок с какой-нибудь хаткой на курьих ножках и перевезти туда на летние каникулы семью Александра Дмитриевича Арсеньева, в первую очередь, конечно, Динку...

Девочка слабо и недоверчиво улыбается, но дядя Лека дружески кивает ей: