– Пить…-хрипло прошептал Касго.

– Потерпишь, – ответила она. – Вот докончу, подпишешь – тогда и воды дам.

Честно говоря, таким уж опасно больным он ей не казался. Ну, то есть присутствовало некое нездоровье, но в основном поработала простая морская болезнь, усугубленная дурманными травками и вином. Добавить к этому отсутствие слуг и обожательниц, раньше неизменно находившихся при его особе, – и он вправду поверил, будто умирает.

Ну и отлично. И пускай себе верит. Это ей только на руку… Перо Сериллы ненадолго прервало свой стремительный бег, она склонила голову к плечу и задумалась. Среди лекарских припасов, взятых им в путешествие, имелось и рвотное, и слабительное… Следовательно, «ухаживая» за ним, она вполне может позаботиться, чтобы он подольше не «выздоравливал». А в остальном – пусть живет. Пока. После Удачного он уже не будет ей нужен.

Наконец документ был составлен, и она отложила перо.

– Пожалуй, – сказала она, – пойду лекарство тебе приготовлю…

Моолкин, похоже, радовался и гордился, глядя на то, как разросся его Клубок. Шривер испытывала более сложные чувства. Численность змей, ныне путешествовавших с ними вместе, сулила более надежную защиту от любого врага. Но она означала также и то, что раздобытым съестным надо было делиться. Еще Шривер предпочла бы, чтобы побольше змеев были разумны. Увы – слишком многие из следовавших за Клубком были всего лишь безмозглыми пожирателями пищи. Они тянулись к собратьям лишь потому, что так велел им инстинкт.

Моолкин же во время переходов и совместной охоты внимательно приглядывался к неразумным. Любого, кто подавал хоть какие-то надежды, хватали в объятия, как только Клубок останавливался на отдых. Дело обычно происходило так: Киларо с Сессурией ловили выбранного вожаком, тащили его на дно и предоставляли ему извиваться и биться в их могучих кольцах, пока он не начинал задыхаться. Тогда к ним присоединялся Моолкин. Он выпускал яд и вился вьюном в танце воспоминаний, пока они громко требовали от новичка, чтобы он вспомнил и вслух назвал свое имя. Иногда они добивались успеха, иногда нет. Не каждый из тех, у кого всплывало в памяти собственное имя, надолго удерживал качества личности. Кто-то так и оставался полу разумным простачком, кто-то ко времени следующего прилива вновь скатывался в животное состояние. Однако иные полностью приходили в себя и крепко держались за вновь обретенную способность к мышлению. Были и такие, кто по нескольку дней бесцельно тащился за Клубком… а потом вдруг заново обретал и забытое имя, и привычку к достойному обхождению. Так что разумная сердцевина Клубка со временем разрослась до двадцати трех змеев. И еще два раза по столько, если не больше, клубилось поодаль. Это было крупное сообщество. Даже самый щедрый Податель не мог досыта накормить всех.

Каждый раз, сворачиваясь для отдыха, они размышляли о будущем. Ответы Моолкина их не удовлетворяли. Он выражался со всей доступной ему ясностью, но его слова только смущали умы. Шривер чувствовала за пророчествами Моолкина недоумение и растерянность самого прорицателя, и всю ее переполняло сочувствие к вожаку. Иногда она даже боялась, как бы остальные не накинулись на него, вымещая разочарование, и поневоле тосковала о минувших днях, когда их было всего-то трое – она сама да Сессурия с Моолкином. Однажды вечером она шепнула об этом вожаку, но тот в ответ упрекнул ее:

– Наш народ сделался малочислен. К тому же обстоятельства нашей жизни таковы, что поневоле приводят в смятение. Если мы вообще намерены выжить, надо нам собирать к себе всех, кого только можно. Это первейший закон Доброловища. Нужно породить множество, чтобы дать возможность выжить хоть горстке… Породить?…

– Порождение новых жизней есть перерождение прежних. Это и есть тот зов, которому мы теперь внимаем. Минул срок нам быть змеями. Мы должны найти Ту, Кто Помнит, и она поведет нас туда, где мы возродимся в обличье новых существ.

От его слов по всей длине ее тела пробежал озноб, но был он вызван предвкушением или ужасом – она сама не взялась бы сказать. Другие змеи придвинулись ближе, слушая Моолкина. Вопросы пошли густым косяком:

– Какие такие новые существа?

– Переродиться – это как?…

– А почему наш срок миновал?

– И кто Та, что даст нам воспоминания?…

Громадные глаза Моолкина налились медью и медленно замерцали. Чешуя засияла яркими красками. Он боролся – Шривер ясно чувствовала это и гадала, сумели ли другие почувствовать. Он изо всех сил тянулся за пределы собственного разума к некоему высшему знанию… но доставались ему лишь разрозненные обрывки. Зато утомляло это похлеще, чем целый день спешного плавания.

Еще Шривер понимала, что собственные невнятные ответы его самого удовлетворяют столь же мало, как и слушателей.

– Мы станем такими же, – сказал он наконец, – какими были когда-то. Оттуда наши воспоминания, которых мы сами не можем понять, и пугающие сновидения. Не пытайтесь отделаться от них, не гоните их, а размышляйте над ними. Старайтесь вытащить их на поверхность и разделить с ближними…-Он помолчал, а потом продолжал несколько медленней и менее уверенно: – Мы опаздываем с перерождением. Так сильно опаздываем, что я уже боюсь – что-то пошло не так. Но все же придет кто-то, кто вернет нам память. Придут те, кто поведет и защитит нас. И мы сразу узнаем их. А они – нас…

– Та серебристая Подательница…-тихо напомнил Сессурия. – Мы последовали было за ней, но она нас не узнала…

Силик осторожно вплелся в самую сердцевину отдыхающего Клубка.

– Серебро… серебристо-серое, – прошипел он. – Помнишь, Киларо, как Ксекрис разыскал то громадное серебристо-серое существо и пригласил его с нами?

– Плохо помню…-негромко протрубил Киларо. Открыл и закрыл круглые глаза, отливавшие серебром. Они вспыхивали изменчивыми радужными цветами. – Разве что как сон. Очень скверный сон…

– Мы собрались кругом него, а оно напало на нас. Оно стало метать в нас такие длинные зубы! – Силик свернулся узлом, потом узел стал перемещаться по его телу, пока не достиг глубокого шрама. Чешуи на месте старой раны были толстые и неровные. – Вот сюда он меня укусил! – хрипло прошептал красный змей. – Укусил, но есть не стал! – И он глубоко заглянул Киларо в глаза, словно ища подтверждения. – Помнишь, как ты вытащил из моего тела тот зуб? А го он застрял, и рана начала загнивать… Киларо опустил веки.

– Не помню…-проговорил он с сожалением.

По чешуям Моолкина волной прокатилась рябь. Золотые глазчатые пятна сверкнули ярче, чем им доводилось в течение очень долгого времени.

– Что?…-спросил он, не в силах поверить. – Серебряное создание напало на вас? Напало!… – В голосе вожака зазвучал гнев. – Да как такое возможно, чтобы тот, кто источает аромат воспоминаний, напал на тех, кто к нему обратился за помощью?…-Он мотал громадной головой туда и сюда, грива налилась ядами и поднялась дыбом. – Не понимаю!… – вдруг взревел он. – О подобном не сохранилось не то что памяти – даже запаха памяти! Да как могло такое произойти?… Где же Та, Кто Помнит?…