давайте, – согласился генерал, опуская в сумку вынутую оттуда бутылку вина. – А что мы в общем должны делать, когда будем сниматься? Сидеть?

– Нет, зачем. Сидеть – неинтересно. Тем более, что звуковой записи не будет, этот фильм – немой. Вот, сделаем так: сначала вы заберете все эти пакеты и отойдете к дороге. Как будто здесь еще не были. Затем к скамейке направитесь вы, Вера Петровна. Сядете, сделаете вид, что вам здесь очень нравится, сделаете знак Анне Васильевне и Анатолию Сергеевичу, чтобы они шли к вам. Тогда вы, Анна Васильевна, и вы, ваше превосходительство, подойдете сюда, присядете, оживленно беседуя. Тогда, – обратился он ко мне, – подойдете с дороги, и вы начнете гулять по поляне. А вы, Анна Васильевна, с радостным видом заметите, что на поляне растут цветы и пойдете их собирать. После этого к вам присоединится Вера Петровна. А вы, ваше превосходительство, направитесь вот к этому пню, сделаете вид, что хотите взобраться на него. Впрочем, не сердитесь: можете что-нибудь другое придумать. Нужно только, чтобы было побольше движения. А затем вы позовете всю компанию, расстелете на траве скатерть для завтрака и начнете раскладывать еду. Когда рассядетесь, налейте себе вина и чокайтесь. А если хотите, для заключительной сцены можете все повернуться лицом к аппарату и сделать вид, будто пьете за мое здоровье… То есть не за мое, а за процветание кинематографа.

* * *

Недели через две Иван Николаевич пригласил всю нашу компанию к себе для просмотра фильма.

Собрались мы к вечернему чаю. Иван Николаевич с удовлетворением сообщил, что фильм очень удачный. Замечательно фотогеничной оказалась, по его словам, Анна Васильевна. Вера Петровна тоже вышла недурно. Генерал немного хуже, но в общем неплохо. А лучше всех был я. И движения естественные, и сходство поразительное.

После чая укрепил Иван Николаевич на стене небольшой экран, наладил проекционный фонарь, пустил его в ход, потушил электричество. Сеанс начался.

Передо мной открылась знакомая лужайка в лесу. Скамейка, огромный дуб, деревья, между которыми вдали во мгле виднелся монмартский холм с Сакре-Кер на вершине. И вот, слегка ковыляя, на поляну вышла Вера Петровна. Стараясь придать себе вид разочарованной и непонятой женщины, она склонила на бок голову и загадочно приподняла брови, от чего все морщины лица сразу полезли на лоб и расположились там сомкнутым строем. Вера Петровна села на скамейку, небрежно погладила ногу и театральным жестом, выворачивая руку наружу, стала делать знаки, не то приглашая кого-то, не то прося удалиться. И тут появилась Анна Васильевна. Элегантно направляясь к скамейке, прикрывая рукой второй подбородок и раскачиваясь во все стороны, она старалась придать своей походке воздушный характер. Прикасаясь ногами к земле, она тотчас же отдергивала их, будто боясь тяжких ожогов. За нею же торжественно двигался Анатолий Сергеевич, выкатив грудь колесом, высоко подняв голову и орлиным взглядом окидывая поляну, точно плац, на котором ему сейчас предстоит принимать парад.

В общем все было очень занятно и мило. И оживленные милые беседы возле скамейки, и идиллическое собирание цветов, и карабканье генерала на пень, и пикник на траве… Все были очень похожи, в особенности к концу фильма, когда дамы стали держаться естественно. Но что меня привело в содрогание и испортило настроение, это – мое появление. Какой ничтожный старикашка! Сутуловатый, неповоротливый. Бродил этот тип по поляне с таким трудом, будто шел по трясине, как-то нелепо передвигал ноги, неуклюже поворачивал голову, показывая аппарату то свое лицо, похожее на аккордеон, то темя, похожее на колено, обросшее кругом волосами. Увы! Это – я. Но неужели похож? Какое свинство!

После сеанса мы быстро разошлись. Сначала ушла с мужем Анна Васильевна. Прощаясь с Верой Петровной, она сказала:

– Дорогая моя, я бы на вашем месте все-таки упросила Ивана Николаевича подарить вам этот фильм. Хотя вы и не соглашаетесь со мной, но уверяю: вы замечательно фотогеничны. Не то, что я, которую даже трудно узнать!

Вера Петровна посидела еще минут десять. Выразила удивление по адресу Анны Васильевны, которая вышла на фильме прекрасно, а между тем недовольна. Поговорила о том, что сама никогда не выходит хорошо на фотографии благодаря большой подвижности своего лица…

А когда она ушла, мы с Иваном Николаевичем поговорили о ней, о ее излишней требовательности к кинематографу… А затем я, глядя в упор на своего собеседника, строго спросил:

– Дорогой мой… Скажите правду: действительно я хорошо вышел?

– Да, превосходно! – восторженно ответил он.

Я вздохнул. Задумался. И произнес:

– Черт возьми! Значит, действительно трудно человеку познать самого себя. Даже свой внешний вид с разных сторон!

«Россия», Нью-Йорк, 24 июня 1949, № 4158, с. 2, 4.

Нашествие каникул

Настало лето. И вот наша Европа, как обычно бывает каждый год, приняла вид всеобщего лагеря добровольцев Ди-Пи.

Живущие оседло в городах лихорадочно вдруг срываются с места и несутся в деревни; живущие в деревнях, наоборот, мчатся в города. Приморские обитатели покидают свой пляж, бегут в горы, карабкаются на ледники; горные жители бросают свои снега, эдельвейсы, альпийские луга, скатываются с высот, кидаются к пляжам и растягиваются там животом вверх или вниз на горячем песке.

И все это великое переселение народов, в котором принимают участие у нас и англичане, и французы, и итальянцы, и бельгийцы, и немцы, и испанцы, словом – весь мир, происходит не от того, что откуда-то на Европу надвинулись гунны, китайцы или большевики, а потому, что по неумолимому закону социального обеспечения для каждого трудящегося пришло время отдыха.

И хочет человек или не хочет, но он обязательно должен отдохнуть.

Начало каникул в горных районах Европы определяется следующим образом. Если в каком-нибудь глухом альпийском городке, по улицам которого обычно бродят строгие монахини, чопорные старушки и одетые в черные сюртуки муниципальные советники, появляется вдруг какой-нибудь дрожащий от холода полуголый человек изможденного вида, со взъерошенными волосами, с кандалами на теле из ремней и веревок, к которым прикреплены грохочущие мешки, палки, жестянки, кирки и топорики – это значит, что первая ласточка уже налицо. Что сезон отдыха начался.

Вслед за одним таким голым субъектом через некоторое время под проливным дождем появляется другой, третий. После этого вваливаются в город целые толпы. И уныло бродя по улицам, гремя гвоздями башмаков, стуча о гулкие каменные плиты альпенштоками и приводя в неистовство всех местных собак, они мрачно заглядывают в окна, в двери домов, умоляют испуганных старушек сдать им свободные комнаты. И, наконец, не найдя ничего, провожаемые безжалостным собачим лаем, с отчаяния начинают немедленное восхождение на ближайшие пики.

Тяжка участь этих несчастных добровольных Ди-Пи, избравших для отдыха общение с суровой природой. Что они делают там, наверху, среди туч, местные жители