Нет восстановления развалин, нет мира, нет дома. Проклятием пронизан труд над родною землею, позорно скована мысль, изувечена совесть.

И даже молитва нередко осквернена презренным лукавством. Открыто разрешена не рабам Божьим, а рабам человеческим. Не слугам Господа, а прислуге господ.

Насыщенные горечью, напоенные полынью, видим мы все это отсюда, из невольного вавилонского плена. Вспоминаем слезы пророка:

«Сором и мерзостью, Господи, сделал ты нас среди народов. Для чего совсем забываешь нас, оставляешь на долгое время?»

Но вера в справедливость говорит: нет, это не кара. Не кара весов земных судей. Это – испытание преданности Божьему Духу. Вновь вызванная к бытию страна Уц, просиявшая в веках величием Иова.

Много друзей было у этого справедливого, богобоязненного, в дни его благоденствия. Но ни об Елифазе, ни о Вилдаде, ни о Софаре не спросил ничего Господь Сатану; а спросил: «Обратил ли ты внимание на раба Моего Иова?»[534] Знал Всевышний, что коснулся бы дьявол всего того, что было у Елифаза или Вилдада, не благословили бы они имя Божье. Не выдержали бы.

Страдает в тяжкой болезни, лишенный земных радостей, русский народ. Слышит вокруг речи бывших друзей. Один сожалеет, другой чванится, третий радуется, что сам безгрешен, не заслужил наказания.

И никто из них не догадывается, что если бы была это действительно кара, а не купель очищения, то прежде всего претерпели бы кару они – Вилдады, Софары. И было бы это не проказой, а всеобщим содомским провалом в будущее Мертвое море.

А наш страдалец, в ответ на все муки, не отрекается от любви к Господу. Уходит в тайники, в подземелья для молитвенной встречи с Творцом. На берегах чужих рек превращает темные подвалы, конюшни в светлые храмы: как никогда раньше славит имя Господне.

И потому верим мы, что впереди перед нами – не мертвое море, а живой океан. И не провал на мертвое дно, а возрожденная жизнь на освященной страданием земле.

«Русская мысль», Париж, 5 октября 1949, приложение к № 177 «Слово церкви», с. 1.

Священный меч

Никогда, кажется, человеческий род не был так насыщен злобой и ненавистью, как в наше время.

И что жутко – злобой нередко охватывается не только все преступное и темное в мире, но и многое светлое, благостное, что выступает на защиту божеской правды.

С отчаянием говорит сам себе человек богобоязненный, миролюбивый:

– Смертный грех – гнев. Но как оставаться безгневным при виде окружающей мерзости? Тяжкий грех перед Христом – ненависть к людям. Но как не ненавидеть врагов Божьих? Создана для мира душа моя – и воспаляется гневом. Желает только любить – и жестоко ненавидит. Призвана благословлять каждое дыхание, каждую песчинку, каждый цветок… И принуждена проклинать.

Чувствует миролюбивый человек усталость души от непрестанного возмущения злом, потускнение любви к людям от постоянных обличений и ненависти. И приходит в смятение, пытая свою глубинную совесть:

– Где же предел допустимого, чтобы при защите света и истины самому не оказаться в стане тьмы и неправды?

* * *

Истинному христианину ненавидеть человека нельзя. Но когда зло вселяется в человека, ненависть к этому злу обязательна.

Любовь к ближнему – нерушимый закон. Но любовь эта – к образу и подобию Божьему. Когда же в ближнем образ Божий тускнеет, уступая место подобию Дьявола, не должно быть любви к этому новому страшному лику…

Остатки Божественной природы в таком человеке нужно любить: в них последняя надежда на исправление, на воскрешение добра. Но то, что от дьявола, необходимо ненавидеть всем сердцем.

Христос Божественной силой Своей мог легко разделить в человеке то и другое. Исцеляя одержимых, бесов ненавидел, человека любил.

Но нам, людям, не дана в достаточной мере подобная сила. Обычно вместе с бесом изгоняем мы из одержимого и самого человека. Образ Бога в душе грешника так цепко оплетен лианами дьявола, что, нанося в борьбе удары по бесу, мы раним вместе с тем и подобие Божие.

В этом – неизбежная слабость, впадение в греховность всякой нашей борьбы, даже во имя Христа. И потому, – чтобы меч, поднятый за дело Христово, не погубил нас самих, особенно необходима непрестанная память о Божьем завете, помощь мудрости, величие духа.

Есть глубокое различие между гневом и негодованием. Негодование – от духа, гнев – от тела. В гневе горяча кровь, в негодовании – душа. Гнев слепит зрение, негодование – уточняет его. И негодование именно может быть священным, возвышенным. Гнев был у иудеев, когда они требовали смерти Христа: негодование было у Христа, когда Он изгонял из храма торгующих.

И нося такое Христово негодование в себе, мы всегда будем Его крепкими воинами. Не холодными, не теплыми, а горящими в духе.

* * *

Самые страшные войны – идеологические.

В обычной войне за материальные ценности у сражающихся нет гнева к врагу. Поверженный неприятель легко может стать другом.

В идеологических же войнах всегда – особое ожесточение и беспощадность. В них нет ни жалости, ни сострадания. Даже поверженный враг остается врагом.

Такими войнами были войны Иисуса Навина во имя избранности. Войны ислама против неверных. Поход на альбигойцев для прекращения ереси. Тридцатилетняя война во имя свободы народов. И такой, еще более жуткой, будет третья мировая война во имя священных прав человека.

Даже в мирной жизни идеологические несогласия бывают более яростными в своих проявлениях, чем споры из-за обладания житейскими благами. Сколько клеветы, злобы и ненависти в борьбе политической! Сколько гнева и несправедливости при церковных расколах!

Никакие дельцы в мире, погрязшие в стяжании жалких сокровищ, при своих взаимных столкновениях не доходят до того исступления, какое подчас обуревает идеологов, защищающих духовные ценности.

* * *

Нередко приходится слышать от некоторых русских, людей миролюбивых и верующих, во время их гневной беседы о московских насильниках:

– Пусть всю Россию засыпят атомными бомбами!

А иногда и женщины, тихие, кроткие, с нежной душой, говорят, загораясь:

– Я бы сама лично выколола глаза этим вождям!

Слышишь все это – и страшно: какой злобой охвачено сейчас даже то многое светлое, благостное, что выступает на защиту Божеской правды.

В ярости идеологической борьбы человек не знает предела. Ненависть ко злу сливается с ненавистью к самому человеку. Иррадиация гнева распространяет эту ненависть с виновных на невиновных. Не отделяя в человеке образа Божьего от образа дьявола, стремится защитник правды смести с лица земли то и другое. В ослеплении гневом готов призвать на головы всех – и на преступников, и на их жертвы – испепеляющий атомный дождь…

И забывает тогда защитник Божеской правды, что меч, поднятый за святое дело, сам свят. Что борьба во имя светлой идеи для греховной нашей природы непомерно трудна. Что христианин для истинной победы должен ненавидеть не человека во зле, а зло в человеке.

И что сам Господь в